Вот так наш добрый знакомый Игорь Чикачёв напомнил и о себе, и о своем родном Русском Устье, в наше время, спустя четыре с лишним столетия, будто заново породнившимся с Великим Новгородом. Часовня, новгородский подарок, там стоит — на маленьком кусочке земли близ студеного океана. Напомнил, конечно же, и о Валентине Распутине, дополнив его очерком труд своего отца Алексея Гавриловича Чикачёва «Русские на Индигирке».

Чтоб запело сердце

С предисловием Распутина ранее издававшийся историко-этнографический очерк Чикачёва уже выходил. Заканчивается оно такими словами: «Россия — молодая, но больная страна, и быть ли ей в будущем и сколько быть, где сыскать силы и духа для преодоления кризисного состояния — не подскажут ли пример и опыт маленькой колонии на Крайнем Севере, о которой идет речь в книге и которая, по всем приметам, не должна была выжить, но выжила».

Правда, как было выжить среди этой крайне неприветливой человеку холодной белизны (большую часть года — зима)? Какие русские березки — Господь с вами. Там ее и карликовой, тундряной, не сыскать глазом. Но вот же они — русские люди, перенявшие привычки тамошних народов, ставшие схожими с ними на лицо, но сохранившие имя свое и язык.

Писатель, размышляя о судьбах большой России, увидел в них символ надежды, образ будущего. А кто-то спросит, зачем оно нам, такое будущее? Зачем сопротивляться стихиям? Природным, общественным, историческим — каким угодно.

Мне как-то мурманчане рассказывали про присланного к ним столичного начальника. «Да как вы тут живете, вообще? — удивлялся тот. — Тут вахтовым методом надо». Сколько у нас такого народа, незнающего? Не желающего заморачиваться по поводу «силы и духа». И при этом как-то пробравшегося к рычагам. Россия — «больная страна»?

«Все, что живёт на свете, имеет один смысл — смысл службы. И всякая служба имеет конец». Это — из Валентина Распутина, из его «Прощания с Матерой» (1976). О самом Валентине Григорьевиче, наверное, именно так и можно сказать: жил как служил. Он ведь из тех писателей русских, кого называли «властителями дум». Современные так не могут. Время другое. И читатель.

Распутин это видел: «...самая читающая в мире страна превратилась едва ли не в самую нечитающую». Считал, что недавние любимцы сами виноваты, «отдав свои авторитеты разрушителям страны и культуры».

Говорил: «В своем, в родном и надо искать читателя. Оттуда он и придет. Не заманивать его, не заискивать, не повышать голоса, а выдохнуть из души, как «мама», чистейшее слово, и так выдохнуть, чтобы высеклись сладкие слезы и запело сердце».

Запад нас не получит

Если не книгу снять с библиотечной полки, не публицистику писателя, оставшуюся в каком-нибудь толстом журнале, так хотя бы подумать над его интервью. Они печатались в прессе, звучали по радио. Век Интернета, не проблема найти. И погружаться в это «не заманивать и не заискивать».

Можно соглашаться или не соглашаться с Распутиным, когда он, оценивая события начала 90-х, говорит о «знаменах подлости»: «Народ наш, быть может, и ошибается в способах своего спасения, но он не может не видеть, не чувствовать, не испытывать на себе, что капитализм с его хищническими законами и нравами ему не годится». Это — по поводу опроса «Имя России» со Сталиным на третьем месте.

А вот слова, сказанные до всяких санкций, до явного обострения отношений с «нашими партнерами», до Крыма, в конце концов: «Запад Россию не получит. Всех патриотов в гроб не загнать, их становится все больше. А если бы и загнали — гробы поднялись бы стоймя и двинулись на защиту своей земли».

Россия, верил Распутин, останется при своих порядках, «которым тыща лет. Однако легкой жизни у России не будет никогда. Наши богатства — слишком лакомый кусок».

Кому — кусок, а нам — Родина. Духовная земля, по Распутину. Это и Ангара, и стоящая на ее берегу деревня Аталановка, где он родился, и Оптина пустынь, и Куликово поле... И Великий Новгород — Валентин Григорьевич здесь, кстати, бывал. В 1982 году, когда проходил IV съезд Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Потом — в 1988-м.

То, чего никто не видит

Вспоминает новгородский писатель Виктор СМИРНОВ:

— Это были теперь уж легендарные Дни славянской письменности, совпавшие тогда с 1000-летием Крещения Руси. К нам приехал весь цвет интеллигенции, культурной общественности. И писатели, известные, знаменитые — Астафьев, Белов, Распутин, Бондарев, Залыгин... Были встречи с читателями, и на одну из таких встреч я Валентина Григорьевича и сопровождал. Она проходила в Доме печати.

Небольшой актовый зал был набит битком. Сидя в президиуме рядом с Распутиным (подчеркиваю эту подробность не ради хвастовства) я буквально физически ощущал исходящее от него напряжение, высокий нервный и умственный накал, высокий эстетический заряд. И неудивительно — такое было время. Разгар дискуссий о повороте сибирских рек. Надо было, видите ли, спасать Каспий, орошать Среднюю Азию. С Каспием, к слову, потом оказалось, что проблема — в неких геологических циклах. Это море-озеро имеет свойство возвращаться в свой уровень. А то, что собирались сделать с сибирскими реками, — это, конечно, чудовищный проект. И Распутин, Белов, Астафьев — вот они сыграли, может быть, главную роль в его остановке. Белов даже телеграмму отправил в ЦК, угрожая самосожжением на Красной площади.

Вообще, вопросы экологии тогда стояли очень остро. И Новгородской области тоже. Проводилась в больших объемах мелиорация. Даешь новые земли под будущий урожай. При этом леса обрабатывались с самолетов ядохимикатами. Я видел такой лес — это фильм ужасов. Короче, много было вопросов. Люди хотели слышать мнение человека, которого уважали, которому верили. Все, что он писал, вызывало серьезный резонанс. Уже были спектакли, фильмы по Распутину. На этой встрече Валентин Григорьевич был очень убедителен. Писатель, не ученый, а разбивал доводы академиков — десятки же НИИ работали против сибирских рек!

...Я не знал тогда про Русское Устье. А как узнал — снова зацепил меня Распутин. Я когда работал над книжечкой, посвященной всей этой истории возникших вдруг отношений Великого Новгорода с русскоустьинцами, считающими себя потомками новгородцев, бежавших от преследований Ивана Грозного, строительству новгородцами храма в Русском Устье уже в наши дни, читал Распутина и цитирую его.

В чем и проявляется масштаб крупной личности? Маленькое поселение, а Распутин видит в нем пример для огромной державы, стоящей на перепутье. Оглядываясь назад, вспоминая Распутина, писателей-деревенщиков (как-то не совсем правильно их называли, дело ведь не в мужицком роде, а в близости к людям), думаешь об их обостренной совестливости. Как и почему возник такой феномен в русско-советской литературе? Мне кажется, суть в эпохе с ее накопившимися противоречиями, в надвигавшемся катаклизме. Такое время будто раздвигает тектонические плиты, и человек — чуткий, талантливый — получает возможность заглянуть в образовавшиеся разломы и трещины, увидеть то, чего никто не видит в обычной жизни. А сейчас... Вот не люблю этого определения, но другого у меня нет: мы живем в обществе потребления. И время не рекрутирует таких пассионариев, как Распутин.