Народному художнику России Борису Непомнящему — 75
Юбилеи принято встречать выставками, у Бориса Львовича будет их аж четыре. Первая из них проходит в эти дни в Музее изобразительных искусств, где представлены иллюстрации к роману Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». «НВ» побывали у художника накануне.
Гостей в мастерской Борис Непомнящий встречает чашечкой крепкого кофе. А кофе не принято пить молча. Вообще-то, это должно было быть интервью. Так и было. Только я не стал «брать в рамочку» свои вопросы.
Путеводный ген
— Наверное, меня можно назвать генетическим провинциалом. Родился в Киеве, но никогда не любил больших расстояний и скопищ людей. Ещё учась в Одесском училище, знал, что буду жить в небольшом русском городе между
Москвой и Питером. Почти 50 лет живу в Новгороде. Мне здесь хорошо. Когда утром иду в мастерскую, когда вечером возвращаюсь. Уютный зелёный город. Ещё и с такой историей! Когда я был в Зальцбурге, он напомнил мне Новгород. Вот этим провинциальным очарованием, человечной средой. Там бы я тоже жил. Но менять свою страну, культуру — нет, никогда! Будучи в Нью-Йорке, я не пошёл на Брайтон-бич. Заведомое ощущение одесского кладбища...
Красная книжица
— Я ничего не отрицаю из того, что было «до свобод». Мой папа сидел за саботаж. Лес валил под Вологдой. Он был бригадиром арматурщиков и поплатился за своё решение на время отправить бригаду из Киева в Житомир. И там, и там строили вокзалы. Но Киевский важнее! Только в 1979 году узнал, что я — сын осужденного. Отца тогда реабилитировали, даже заявление не понадобилось. И при этом я был членом партии. Меня приняли в день смерти мамы. Получив телеграмму, позвонил в райком, сказал, что должен срочно вылететь в Киев на похороны, надо бежать за билетом. За мной прислали машину. Пока я ехал, собралось бюро райкома. Мне вручили одновременно и партбилет, и билет на самолёт. Я эту красную книжечку так и не сдал. Единственный в Союзе художников.
Мне грех жаловаться. Я не рисовал передовиков и Брежнева. Участвовал в выставках. Рано получил звание. Я не чувствовал несвободы...
В августе 1991-го, в день моего рождения, в мастерскую привезли художников из Кореи. Выпили бутылочку шампанского, разговорились. Ну как тут у вас в России? Нормально, говорю. Вечером не знаешь, что будет утром. А на следующий день в Москве был путч. Корейцы потом в Новгород звонили: «Откуда ваш художник мог знать?!». Это я-то знал? Я даже запрет Компартии пропустил. Пришёл как ни в чём не бывало на заседание обкома. «Непомнящий, ты что, новости не слушаешь?». «У меня, — говорю, — в мастерской музыка играла. А что?». «Беги отсюда, пока не арестовали!».
Цена условности
— Мы путаем ценности и цену. На аукционе «Сотбис» за одну картину платят десятки миллионов долларов. Не может она столько стоить. Пусть это хоть сам Ван Гог. Рыночная бирка, условность. Тем более условен сиюминутный успех. Вот условлено, что Никас Сафронов — великий художник. Он — долларовый мультимиллионер. Он везде. Включишь телевизор, идёт передача, посвящённая какому-то бракоразводному процессу, — он там. Его мнение в цене. Все должны это слышать. Хотя его живопись — фотошоп.
Сегодня художниками становятся в заявительном порядке. Отсюда все эти инсталляции. Поставил унитаз в центр «композиции» — это произведение.
Мне предлагали, скажем так, коммерцию. Из чисто дружеских побуждений, конечно. Есть фонд, который прилично платит. Надо нарисовать обнажёнку, в общем, такое, что хорошо идёт. Ну уж нет, не продавался, так и не буду. Всё должно быть по любви.
Абсолютных истин не существует. Если принять за истину существование единого Бога, то это, возможно, устроит всех. Но если мы говорим об искусстве, должны быть некие критерии. В Барселоне в музее Пикассо — огромные реалистичные холсты. Это его начало. Это школа, традиция. А потом он стал Пикассо. Та же предыстория у Дали...
Удивительный мир
— Всю жизнь удивляюсь. В 1990-е — тому, что ходят автобусы. По идее, не должны были. Удивляюсь современным новостям. Замначальника таможни побил рекорд полковника Захарченко. Чубайс заявил, что бесплатное образование можно ограничить тремя классами начальной школы. Задолго до этого я удивлялся, как можно было разрушить образование — оно у нас было лучшим в мире! Когда мне стала понятна вся эта тема с бакалаврами и магистрами, я ушел из университета. Теперь после слов Чубайса, а тут можно вспомнить ещё и откровения Грефа о том, что слишком образованным народом невозможно манипулировать, я понимаю логику таких «реформаторов». И продолжаю удивляться. Редчайший же цинизм!
Предел возможного
— Есть вещи, за которые я не взялся бы. Например, Толстой. Там до меня иллюстраторы поработали. Совершенно гениально! Суперпрофессионалы. А иногда будто внутренний голос какой-то подсказывает: «Не надо!». «Мастер и Маргарита» — очень изобразительная вещь. Просто невероятно изобразительная. Но тот, кто внутри, строго внушал: «Не лезь!». И я понял, что он прав. Всё-таки в этом романе есть нечто дьявольское. Я знал людей, которые очень хорошо поработали над творением Булгакова, но потом им было довольно-таки не по себе. А кто-то даже и не пережил свой творческий успех.
Без иллюзий
У Рембрандта было семь состояний в работе над офортами — делал, переделывал. Я обхожусь тремя-четырьмя. Что с того? Только то, что, по крайней мере, одна общая черта у нас с ним есть: с первого раза не получается.
Вообще, с годами становишься к себе критичнее. Самое большое удовлетворение, когда ты почти не надеешься, что у тебя что-то получится, потом смотришь: а ведь выходит! Вот это кайф. Ради этого стоит работать. Но заставлять себя, насиловать — нет. Можешь не писать — не пиши. И студентам говорил: «Ребята, не надо переживать, если не получится создать шедевр на века. Я был во многих музеях мира: ни одного свободного места на стене!». И в то же время всегда было, есть и будет место для поиска и открытий. Меня лично потряс московский скульптор Даши Намдаков — там такая потрясающая практика!
Одну молитву чудную...
— Не задумываюсь о возрасте. Не то чтобы совсем. Просто стараюсь не зацикливаться на этом. Жизнь состоит из мелочей, среди них есть маленькие радости. Я жив. Благодарение родителям, людям, Богу. Хожу, рисую, радуюсь солнцу, траве, реагирую, шучу, имею планшет с фотографиями четырёхлетней внучки — обожаю её безумно! Всё-таки я тоже имею отношение к этому произведению. Я что-то смог! А картины? Да, они останутся, они есть в музеях. Причём даже в тех, где я совершенно не предполагал. Опять-таки история из 1990-х. Интересные тогда дела происходили с работами наших художников. Воровали из фондов, перепродавали. Но в итоге немалая их часть в общем доступе. Хотя бы так...
Не питаю иллюзий относительно собственной значимости. На выставки приходят немногие. Это общая тенденция, как-то связанная с общим состоянием культуры. Знаю этих людей в лицо! Рад, что вот им интересно творчество — моё и моих коллег.
Однажды у меня в мастерской побывали очень верующие люди. Не скажу, что стал после этого чрезвычайно религиозен, но листок с молитвой храню. Хотя и так её помню. «Боже, дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость отличить одно от другого» — это из молитвы о душевном покое. Этим и руководствуюсь. Правда, мужества у меня, вынужден признать, нет. Остаётся полагаться на покой, разум и остатки мудрости, которую едва ли могу поставить себе в заслугу, полагая её врождённой.
Теги: Борис Непомнящий
