Семью рыбака нынче кормят не сети, а соты
Нас с Николаем Бандуриным познакомил его тулуп. Он в нём — как часовой при своём мёде.
— Вы не понимаете, — втолковывал мне Николай Алексеевич, — тулуп — он располагает. Надень я курточку, как у вас, и стали бы у меня покупать?
То есть если тулуп весь из себя натуральный, то и мёд хороший.
На самом деле Бандурину «выворачивать шубу» — никакой надобности. Продукт его и так знают. Не по всей России пока, но до Якутии, чья делегация недавно гостила в Старорусском районе, мёд уже долетел.
Слово за слово, и вот я уже у Бандуриных в гостях.
— Угощайтесь, — Валентина Владимировна несёт мёд. — С пергой!
— Хозяйкин был энтузиазм, — улыбается Николай Алексеевич. — Я-то думал, что городскую беру в жёны, а она — чуть ли не потомственный пчеловод.
Раз сказал не по имени, и в другой раз назвал хозяйкой.
— В этой местности так принято, — объясняет она.
— Вы, значит, не из этой?
— Из той, по которой сейчас бьют. Донецкая я. Мама у меня — с Белгородчины, папа — из Белоруссии. В общем, Советский Союз. В Новгород переехали, потому что папе на химкомбинате квартиру дали.
А Николай Алексеевич — коренной поозёр. Лет в двенадцать уже помогал матери коров доить. Она работала на колхозной ферме. Отец рыбачил. В страду отправляли мужиков на поля — косить, метать стога.
В молодости уехал из родных мест. По теперешним меркам жил за границей — в Эстонии. Вроде нормально было. Друзья были среди эстонцев. Но как пошла перестройка…
Чьи будете, пчёлки?
В начале 1990-х годов Николай и Валентина купили домик в деревне Большой Ужин. Решили заняться своим хозяйством. Жизнь пошла трудная, безденежная, а у них — уже дитё.
— Нам подсказали, как пчёл приманить, — вспоминает Валентина Владимировна. — Летают же дикие пчёлы сами по себе. Получилось. Только сосед прибежал с веником и ведром: «У вас на огороде — мои пчёлы!». «Иди бери, если твои». Потом опять прилетели, уже без хозяина. Потом прикупили пару ульев с семьями. Так и пошло.
Николай Алексеевич научился делать домики, рамки. И коммерция на нём — хозяйка-то не любительница по ярмаркам ездить.
— Она мне зато рубашки шьёт, чтобы я товарный вид имел. Я же не круглый год в тулупе хожу.
Завели животину — коров, кур. На столе — почти всё своё. Рыбу, правда, надо покупать.
— Он же — как кот! — Валентина Владимировна кивает на супруга. — Три раза в день и семь дней в неделю. И мурчит ещё при этом.
— Как без ушицы-то? — будто удивляется он. — Бывало, наловишь в озере свежей рыбки да и сваришь её в котле. Просто ой!..
Ход кобылой
Когда развалился колхоз, Николай Алексеевич стал сам себе начальник, организовал рыболовецкое крестьянское хозяйство. От Владимира Ильича (колхоз был ленинский) при дележе на паи досталась ему лошадь. К кобыле, добавив своих денег, прикупил склад. Было где снасти хранить.
— Лодки мы построили с Геной Рукомойниковым, — говорил Николай Алексеевич. — Как мы? Строил Гена, я был на подхвате. Сам владыка лодки наши освятил. Уходят мастера... Скоро и невод сшить станет некому. Меня недавно мужик один пытал: расскажи да покажи ему, как. Я только за — пусть хоть кто-то рыбачит.
Раньше Николай Алексеевич был, как рыбаки говорят, большак. Бригадой в 25 человек руководил. А теперь он в озеро не ходок. Хватает дел на берегу. Тянуть две лямки — силы не те. В озере-то силёнку надо было иметь!
«Я песец!»
— Давняя история, ещё с армии, — рассказывает Николай Алексеевич. — В спортзале была штанга — некоторые двумя руками не могли поднять. Я одной несколько раз выжал, поставил и пошёл. Парень догоняет: «Вы что, штангист?». «Нет, — говорю, — я песец». Кто это? Он тоже так спросил. Это от слова «пешня». Есть специальная пешня, чтобы, когда неводом идёшь, лёд долбить, а он и метровый бывает. Квадратов восемьдесят надо пробить. Та ещё тренировка.
Кроме сноровки надо иметь и знание разговорного рыбацкого.
— Большак с колешным гонят шест. А у кута — крючок, его надо поддеть и достать выбик. Песец выбирает его и подтаскивает. А большак гонит дальше…
А все эти команды «достать в сохи», «запустить невод в понору»?..
Кто-то думает: вот рыбаки деньги гребут! Сам попробуй, потом и посчитаешь. Бывало, и денег не давали — зарплату получали рыбой. А иные норовили ещё и «раскулачить».
Крыша приехала
— Приезжает как-то большая белая машина, мигает: иди сюда. А я на крыше сидел, трубу чистил. Кого там принесло? Ну, спустился. Ребятки сидят. Окно открыли. Один спрашивает: «У тебя крыша есть?». Я говорю: «Не видели, что ли? Я только что с неё слез». «Ты тут шутки не шути, мы люди серьёзные. Будешь платить нам за крышу!». Мы ещё в озеро не вышли — соймы не достроены, а уже бандюки насели. Угрожали: «Не будешь платить — сожжём!». Серьёзные же люди, ты что. Поехал в Руссу в милицию. Выслушали меня и говорят: «Ну что, Николай Алексеевич, давай доказательную базу собирать!». Обвешали меня аппаратурой, и пошёл я на переговоры по поводу «крыши». Даже испугаться не успел. Потом только спросил у парней из РУОПа: а что, если?.. «Они бы не успели!» — заверили меня. И всё, никто больше ко мне за деньгами ни на белой, ни на чёрной машинах не приезжал. Милиционеров тех, бывших уже теперь, иногда встречаю. Я добро помню.
Забулкатило…
— Все знают, что в праздник нельзя выходить на лов, но пока сам не убедишься… Отправились мы однажды накануне Петра и Павла. Это же престольный праздник у деревни. А перед ним — День рыбака. Наш же день. Думали, ночку половим, к утру вернёмся и, как водится, отметим. На озере — тишь. Только хотели разойтись — на одном судне лебёдка сломалась. Ладно, бывает, отремонтировали. Идём двумя неводами навстречу. Смотрим, что-то туча с Шелони поднимается. Чёрная такая. Забегали облака. Озеро стало как молоко. А ветер — телогрейки с шапками за борт полетели! Ну, думаю, отпраздновали. Не зря говорят, что кто в озеро не ходил, тот богу не молился. Тут любой хотя бы «Спаси и сохрани» да вспомнит. Зажгли факелы, как свечи в храме, и — к берегу. Несколько часов нас булкатило. Бог спас, не иначе.
А у нас на югах
Хозяйка подарила своему большаку на день рождения лодку. Но рыбалка как хобби, видно, не для него. Непрофессионально как-то. Разве что — когда родня в гостях. И по большой просьбе.
Сошли рыбацкие мозоли. И уже не бывает того шикарного весеннего загара, что вызывал зависть у горожан. Николай Алексеевич на расспросы, где это вы так загорели, обычно отвечал: «На южном берегу». И добавлял: «Озера Ильмень».
Остался рыбацкий голос:
— Хозяйка всё ещё иногда обижается: «Что ты на меня кричишь?». Да я же не кричу. Привык на озере так разговаривать.
Осталось сожаление, что какой-то не той дорогой пошла «перестройка». Рыбацкая же была деревня. И действительно большая. И звонкоголосая — много было ребятишек.
Но Николай Алексеевич с Валентиной Владимировной — не из тех, кто унывает. Некогда, да и не в характере. Разве что куплетов в духе своего однофамильца не исполняют.
— Так ведь к пению нас с мамой создатель не сподобил. Приберёг способности для нашей младшей дочери. Конечно, и я из-за фамилии получаю предложения что-нибудь исполнить. То доктор скажет, то ещё кто-нибудь, впервые прочитавший моё имя.
Николая Бандурина оно вполне устраивает. И деревня тоже. Если кто-то думает, что живущие в Большом Ужине даже во сне кушают, так и на здоровье.
— Мёд-то берите, — мне не дали уйти без подарка.
