Алексей ДЕЛИКАТНЫЙ, наставник Крестецкой общины Древлеправославной Поморской церкви, в известном смысле сам является проявлением этой солидарности: батюшка приехал из Латвии. Человек он молодой, деятельный и образованный — закончил в Риге духовное училище. К тому же имеет светский диплом юриста.
— Алексей Геннадьевич, можно вас спросить, как произошла такая перемена в вашей жизни?
— Как Господь направит, так и случится. Еще несколько лет назад я совершенно не думал, что буду жить в России. Тринадцать лет служил в Рижской Гребенщиковской общине. Потом меня пригласили в Санкт-Петербург, а оттуда по просьбе одноверцев я переехал в Крестцы, где уже была община и требовалась помощь в деле ее устроения и в решении вопросов, связанных со строительством храма. Со мною приехала моя семья. С Божьей помощью, при поддержке общины мы здесь уже пообвыкли.
— У вас в роду были батюшки?
— Да, в этом отношении меня можно назвать потомственным наставником. Я с пяти лет на клиросе.
— Вам не говорили, что Россию надо любить на расстоянии?
— В Америке так ее и любят. Есть люди, которые хотели бы вернуться на историческую родину, но опасаются этим разрушить свою мечту. Меня самого в Риге отговаривали, мол, может, в России и староверов не осталось.
— Если уж даже у заграничных русских предубеждение...
— А у русского человека в России его нет? Допустим, он искренне недоумевает, почему латыши так настроены против нас. Был грубо нарушен их уклад, совершено государственное насилие. Ладно бы те хуторяне, которых вывозили в Сибирь, были поголовно преступниками... Для их потомков не утешение, что у меня в роду тоже есть репрессированные и депортированные, что в самой России все было еще жестче.
— Ведь было.
— Особенно в 1920–1930 годы. Я знаю историю про деда, арестованного за... бороду. Слишком окладистая, видимо, была. Приняли за попа. «Да кабы я был поп», — оправдывался дед. Кто его будет слушать? Вперед, по этапу. И сколько таких историй...
— И все-таки какой вы находите Россию?
— Очень разной, быстро меняющейся. Можно сказать, что по долгу службы я уже много где побывал — на Волге, на Урале, на Юге. Большие города впечатляют. Очень ухожена Казань, напоминает европейский город. Понравились Самара, Екатеринбург. Астрахань огорчила своим отношением к памятникам старины. Там шикарные купеческие кварталы, каменные кружева, модерн... И такое богатство доходит до ручки. Потом здание сносят и строят какой-нибудь «Магнит». Печально это. Жаль малых городов и особенно деревень. Бедненько там, нет той зажиточности, которая отличала староверов еще до революции. Их по этой причине чуть ли не в американцы «записывали». Я имею в виду такую известную вещь, как протестантская этика и связанную с нею деловитость англосаксов. Природа нашей предприимчивости иная. Веками жить в обществе, где царь не твоей веры, непросто. Свобода стоит денег. Да! Сама жизнь выковала тип старовера, в котором сочетаются консерватизм и стремление к новизне — к образованию, к развитию, к освоению новых технологий.
— К самоорганизации.
— Совершенно верно. И это сегодня востребовано, вызывает интерес. Прошлым летом я был приглашен в Ярославль, выступал с лекциями об общинном опыте старообрядцев.
Так вот, наши инициативные и трудолюбивые одноверцы и капиталы сколачивали, и заводы строили. Но, слава Богу, дух крестьянский, хозяйственный, он сохранился. Есть и в нашей округе предприниматели-староверы. И молодежь хорошая есть. Только…
— Уезжают?
— Да. Типичный пример: наш парень закончил университет и — в Санкт-Петербург. Правда, по выходным приезжает в Крестцы, ходит на службы. Но перспективы жизненные у него — в мегаполисе, не здесь. Он там в десять раз больше зарабатывает, чем мог бы получать здесь.
— Никитский храм располагается поблизости от действующего православного.
— Понимаю, в чем вопрос. Наверное, у православных есть некие опасения. Когда началась стройка, местные журналисты спрашивали даже, не хотим ли мы привлекать верующих.
— Почему нет?
— В Крестцах по сию пору каждый третий имеет старообрядческие корни. Но мы не собираемся миссионерствовать среди прихожан РПЦ. И потом, наши храмы — не музеи, куда можно прийти, любопытствуя. Чем отличается старообрядческая община? Это большая русская семья, в которую просто так не принимают. Человека испытывают, готов ли он жить так, как того требует то, во что он желает креститься. Строя этот храм, мы для своих стараемся, понимаете? Стесненность и стеснительность — родственные слова, не так ли? Обидно, что у наших здешних одноверцев есть какой-то комплекс, что ли. Неуверенность, привычка довольствоваться малым. Нам нужен новый хороший храм, чтобы люди чувствовали себя не хуже других. Они достойны лучшего — те, кто десятилетиями молился по домам, а таких домов до 60 было в Крестцах, те, кто детям своим передавал зерно веры.
— Кроме вероисповедальных отличий, существуют и этнографические особенности. Как вы относитесь к тому, что делает «Староверческое подворье» в деревне Лякова?
— Как я могу относиться? Когда люди стремятся вернуться к истокам, вспомнить и рассказать о своем, родном — это нужно приветствовать. Мы сотрудничаем. Я и службы провожу на «подворье», моленной же нет в деревне. А староверов там много. Лякова — деревня уникальная, живая, довольно людная. У меня лишь одно пожелание: не забывать, что бытовая обрядность не была главным содержанием старообрядчества. Гадания, скакания так и вовсе были под запретом. Для староверов жизнь после 1666 года, когда древлее благочестие было осуждено, это жизнь после конца света, когда каждый новый день — как последний. Согрешить всегда успеешь — успеешь ли покаяться?..
