Деревенская любовь случайной москвички Валентины Михайловой
Найти в Ручьях дорогу к дому краеведа Валентины Фёдоровны помогли первые встречные: «Это вам к церкви».
— Вы, говорят, здесь самая знающая.
— А я думала, что самая старая.
Приглашает на веранду. На столе — стопочка книг. Это для меня. На кровати — сушёные травы, листья смородины, цикория. Это для Москвы. Лето заканчивается, пора собираться.
— Одно время мы с мужем, выйдя на пенсию, тут и зимовали. А что? Купи валенки — и живи! И хорошо было. Но не стало его… А давайте-ка я вас чаем угощу!
Институт она оканчивала в Новгороде и вроде никуда не собиралась. Но встретила человека, вышла замуж и уехала.
— Москвичка я случайная. Долго работала в Менделеевке, преподавала русский язык и литературу иностранным студентам. Жена кубинского посла такую методику разработала, что через полгода их студенты уже слушали лекции по-русски. У нас окончил «неорганику» сын Фиделя Кастро. Великолепно овладел русским. Вообще тяга к нашей стране у них тогда была сумасшедшая. Мы с мужем побывали на Кубе в командировке. Поскольку я пересекала Атлантику, то могла говорить своим братьям, что я тоже моряк. Старший был океанологом, а младший — подводником. Выйдя в отставку, он поселился в Валдае, и однажды его сбил какой-то местный лихач. Ужасный, нелепый, но тоже случай. Или судьба?
Или не судьба? Михайловы долго жили на Красной Пресне. Прямо напротив Верховного Совета. Когда уже переехали в Тимирязевку, Ельцин решил поучить парламент с помощью пушек.
Папа был значительно старше мамы. Их союз сложился по родству душ. Фёдор Лукашев работал директором сельской школы, преподавал математику, а его жена Лидия — биологию.
— Именно она, кажется, знала про здешние места всё, — вспоминает Валентина Фёдоровна. — Особенно людей. Заслуженный учитель РСФСР. К ней тянулись, уважали, выдвигали — была депутатом и местного совета, и областного.
Но так было не всегда. У неё непростая жизнь. Дочь кулака, врага народа. И вот эту кровать, на которой сейчас сохнут травы, смастерил он. Кулацкими своими руками. Кровать — с секретом, разборная. Сто лет уже сопровождает семью. Что до Валентины Фёдоровны, то она на ней выросла. А ещё брат её деда попал под репрессии по делу Кирова. Долго семья носила негласное клеймо.
— Мы с мамой садились: она — вспоминала, я — записывала. Час утром, час вечером. Ей это давалось нелегко.
На 90-летие Лидии Лукашевой приезжал редактор журнала «Провинция», подарил номер с рассказом о ней, написанным дочерью.
Свой рассказ об отце она назвала «На дорогах войны». Его там вообще не должно было быть, на дорогах этих. Непризывной возраст, болезнь сердца, четверо детей. А он ходил, просился добровольцем. И взяли-таки. Но по здоровью и по профессии определили ему быть писарем. И был. До победного.
— Папа был с характером. Идёт какое-нибудь собрание или конференция, ставят вопрос на голосование, он возьмёт и проголосует вперёд большого начальника, а в зале все ждут, когда тот товарищ подымет руку. Вот этого заискивания на дух не переносил. А оно, по-моему, до сих пор сидит в людях. Сначала просто молчим, а потом — обиды.
Может, это и к лучшему, что не увидел Фёдор Лукашев, как закрывали его школу? А супруга его оказалась долгожительницей — дожила до 100 лет. Детям сказала, что из мест этих ручьёвских она — ни шагу.
— Вот мы и ездили сюда, — говорит Валентина Фёдоровна. — И вся перестройка здешняя была у меня на глазах. И чем больше перестраивалось, тем больше рушилось — от совхозной бани и далее по списку.
Семейное гнездо — дом, построенный в 1950-е отцом, — не просто у церкви. У двух! Рядом каменная — Покрова Богородицы. Напротив, через дорогу, при погосте, деревянная — Георгия Победоносца. Отцу выделили здесь участок как участнику войны. Скорее всего, как свободное место. Опять случай?
Покровскую церковь, это видно, пытались хотя бы ремонтировать. С Георгиевской — просто беда. Ещё в начале 2000-х, сильно обветшавшая, она стояла. Теперь уж и глава на земле. 1741 года постройки. Памятник культурного наследия. Сама старинушка пала ниц. Победа над Победоносцем.
Храмы — родовитые. Покровскому в будущем году исполняется ровно 100 лет. Удивительная дата. 1925 год, уже покончено с «проклятым прошлым», уже «Бога нет», а в Ручьях освящается церковь, строительство которой было начато до первой русской революции.
Меценат Василий Сиротинин оказался в эмиграции. Сюда он больше не вернётся. Он похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в Париже. Где похоронен Алексей Граничнов, священник, служивший в Ручьях, мы не знаем. Когда крушили кресты, он произнёс свою последнюю проповедь, от которой полетели на землю пионерские галстуки. Валентина Михайлова слышала это ещё в школьные годы от тёти Дуни, которая жила «возле вот той сопки».
— На кресте на центральном куполе были сферические линзы. В солнечных лучах крест сиял. Храм был виден издалека. Он, как белый лебедь, плыл над Ручьями. Линзы были и на малых куполах. Люди подбирали осколочки. Мальчишки приносили их в школу и пускали солнечных зайчиков на девчонок.
И уже почти в наше время, лет 10–15 назад, один из крестов, сохранённый в подвале у тёти Дуни, кто-то утащил и сдал на металлолом.
Книжечки у Валентины Михайловой — зовущие. Но в прошлое. «Следы памяти», «Времён далёких перезвон», «Там, где синел василёк». «Василёк» — это стихи. Но ведь тоже не «синеет», а «синел». А что сейчас? И что впереди?
— Мне кажется, могут получиться интересные истории, связанные с такими фамилиями, как Мусин-Пушкин и Подушкин, у которых в наших краях были имения. Кстати, имя генерал-майора Подушкина высечено в храме Христа Спасителя в Москве. Сама я за это, наверное, уже не возьмусь.
Последнее из вышедшего под обложкой — «Велимир». Посвящение поэту Хлебникову, похороненному в Ручьях. Стихи новгородских поэтов с её вступительной статьёй. Кстати, у Хлебникова, как и у храма Покрова, следующий год — юбилейный. 140 лет будет.
Она и сама не прочь зарифмовать. Причём в ироничном ключе. Увлеклась формой, навеянной Омаром Хайямом с его «Рубаи». Вот, пожалуйста, от Валентины Рубаят, про которую «пока не говорят»:
За то, чтоб смерть не повстречать,
Можно и жизнь свою отдать.
Правда есть и там, и тут
В том, что нам всё время врут.
Жизнь дорогая, говорят.
Дешевле мы её в сто крат.
Опять как-то неоптимистично выходит.
— С удовольствием рассказала бы вам про светлое будущее наших Ручьёв. Но ведь пилорамы для этого мало. Конечно, я не про то, что ещё одна нужна.
Дачники — вот, говорит, наше будущее. Явный всплеск активности.
— Одолевают: «Когда вы будете продавать дом?» — «Не собираюсь!» — «Ну а сколько бы вы взяли?» — «Этот дом для меня бесценный». — «А всё-таки?» Это правда: как от сердца оторвать. Не считаю себя мистическим человеком, но я до сих пор чувствую здесь присутствие матери и отца. Тёплые объятия родных людей. И правнук мой, Славик, просит: «Бабушка, не продавай Ручьи, не надо!» Он в нашем потомстве такой один. Уж не знаю, какие у него планы, но есть за что любить Ручьи. Здесь такой покой, так дышится и пишется! Понимаю тех, кто это понимает.
И господ-помещиков, и Хлебникова, и Славика, и питерских дачников тоже.
Как материализовать общую ностальгию? Как отправить церковь-корабль в новое плавание?
