Известный писатель Василий ДВОРЦОВ о русскости в современной литературе и о том, почему не стоит прощаться с имперскими амбициями
— Василий Владимирович, вы всех, кто хоронит русскую литературу, сравниваете с мышами, которые хоронят кота. Однако нельзя же закрывать глаза на то, что читать мы стали мало и в основном не классику! Где она, настоящая русская литература, чем сегодня живет?
— Литературный процесс и литературный рынок — это разные вещи. Литературный процесс всегда был, есть и будет, он непресекаем.
А литературный рынок представляют собой десять московских и пять питерских издательств-монстров, заваливающих страну книгами брендовых писателей, на которых на самом деле работают литературные рабы. Но я как секретарь правления СП часто езжу по регионам и вижу, сколько талантливейших людей в России. Только вот тиражи у них минимальны. Тысяча экземпляров — это средний тираж. У нас сейчас вообще нет читателя, это ужас! Впрочем, я думаю, что рано или поздно рынок все же должен загнуться, потому что невозможно так долго таить писателя от читателя, и в конце концов литературный процесс вырвется на волю. Понемногу это уже происходит.
Василий Дворцов, секретарь правления Союза писателей России, начал свою литературную карьеру довольно поздно, в 40 лет, когда написал свой первый роман «Аз буки ведал», который был напечатан в журнале «Москва» и получил премию как лучшая проза года. Потом были книга стихов «На крестах дорог», сборник «Пьесы воскресного театра». В 2001 году за пьесу «Адмирал. Русская драма» о Колчаке был удостоен премии «Русский переплёт». Дворцов пишет много публицистики, в том числе и на тему необходимости удержания русскости в России.
— Вы неоднократно писали, что сегодня главная задача литературы — сохранение русскости в России. Что вы вкладываете в это понятие и как мы можем ощутить нашу русскость?
— А как можно ощутить воздух? Либо мы этим живем, либо погибаем. В истории любого народа бывают грандиозные эпохальные переломы, когда меняется очень резко мировоззрение людей, но через них все равно передается основная наша суть — русскость. Для литературы я выделил три ее, русскости, признака, которые работают железно. Первый: умение писателя сочувствовать, умение не выделять себя из народа, не быть ни учителем, ни врачом, ни вождем ему. Как только писатель становится вождем или учителем, он исторгается из народа, выпадает из него, как выпал Солженицын. Второй признак — лиричность, открытость и касание души душой. Я не нахожу такой лиричности ни у кого из писателей или художников Запада. Есть сентиментализм, есть романтизм, но это другое. Если художник умеет выписывать лиричные сцены — это русский художник, кем бы по крови он ни был. Ну и третий признак — нравственная устойчивость, свойственная русской литературе.
— О русскости часто говорят националисты, а у вас с ними интересные взаимоотношения. Себя именуете имперцем, их — братьями, но все же противопоставляете имперскость и национализм. Только вот национальное движение в России растет и ширится, а имперского как такового нет. Если объективно судить, за кем будущее?
— За имперцами. Сегодня начинается затравливание молодежи национализмом. Как вы думаете, почему у нас в городах так много таджиков, узбеков и других выходцев из Средней Азии? Да просто во время национальной войны власть легко может прятать свои грехи, свое неумение работать. И дальше национализм будет только разыгрываться, эти настроения будут возбуждаться сознательно. Многие молодые ребята пойдут под этими флагами. Потому что обид-то накопилось море…
— То есть вы не исключаете возможности новой гражданской войны?
— Я отрицаю уличный метод решения проблем, все революции всегда делаются спецназом. Все зачастую определяет воля одного человека. Главная гражданская война во всей истории России — церковный раскол в XVII веке. Аввакумовцы видели православие как родоплеменную религию, это была естественная реакция на Смуту и на давление с Севера, Юга, Запада. Но Никон отстоял понятие православия как религии вселенской. Вот эта наша вселенскость русская и спасает русский народ во всех его бедах, если мы скатимся в национализм, мы её утратим! Самые яркие националисты — это горцы, потому что жизнь в каждом отдельном ущелье всегда шла обособленно. А степняки чаще всего имперцы. Я люблю большое количество неба, мне тесно в горах. И тесно в национализме, так же, как и русскому народу. Я прекрасно понимаю, что и сегодня, если захотят русские, мгновенно все решится, и все окажутся на своих местах. И я верую, что будущее — за имперцами. Есть такая теория «Москва — третий Рим, а четвертому не бывать!». Это основная идея существования России, не государственническая идея, а идея народа. Наш народ переживал очень тяжелые периоды, когда население вымирало, погибало, разбегалось кто куда, но очень быстро восстанавливалось! Именно за счет того, что впереди сияла идея великого движения. Сегодня мы снова должны подняться из тяжелого кризиса, который пока только нарастает.
— Вы — судя по всему, человек глубоко верующий. Какую роль может сыграть православие в возрождении русского народа?
— Именно православие, сформировавшее русский народ на основе славян северных, южных, тюрок, финоугров, дало нам вселенскую матрицу мышления, о которой мы говорили. Сейчас мы впервые стоим на грани перелома общественного сознания. Цивилизация материализма, которая строилась 300 лет, заканчивается. Мусульмане первые среагировали на это и возвращаются к религиозному пониманию мира. И у нас то же самое произойдет, и во всем мире. Грядет страшный психологический перелом, но раньше в такие переломы за нами стояло многомиллионное крестьянство, а сегодня за нами русской деревни нет. Кто будет отвечать за это сохранение русского историко-культурного типа? Я надеюсь, что это может сделать интеллигенция, ведь для чего-то же она создавалась. В принципе храмы сейчас восполняются в городе, в деревне они пустые стоят.
— А истинная ли это вера? Иногда все происходящее больше смахивает на суеверие: гром грянул — мужик крестится.
— Ну, люди всегда упрощали веру, это совершенно нормально. Но разговор не об этом. Да, имеет место суеверие. Да, основная масса людей не особо погружается в каноны веры, но они будут ориентироваться на каких-то отдельных личностей. Кто-то должен быть ответствен за народ.
— Вернемся к межнациональным отношениям. В одной из ваших повестей «Тогда, когда случится» очень остро ставится вопрос несхожести русского и чеченского мировоззрений. Вы показываете совсем иную Чечню, не такую, как в выпусках новостей. Как вы работали над этим произведением и легко ли добились его опубликования?
— Да никто не хотел его публиковать, оно пять лет в столе пролежало. Издали только в Новосибирске совсем недавно. Эта тема не позволяет выдумывать, поэтому история, рассказанная мной, совершенно правдива. Это реальная судьба мальчишки, который проходил службу в Чечне, был выманен из расположения части и запытан. Я не был с ним лично знаком, мне рассказали о нем, когда я был в писательской командировке в Чечне. А к написанию повести меня подтолкнуло знакомство с двадцатилетним сержантом милиции. Он рассказал, что его Мишей назвали, потому что он в один день с Лермонтовым родился, и в командировку на Кавказ он напросился ради того, чтобы посмотреть лермонтовские места.
В повести есть глава о русском присутствии с XIII века на Кавказе, я отдавал ее на экспертизу военным историкам, так что все проверено, и в случае, если на меня подадут в суд, я его выиграю. Эту книжку у меня не печатали по определенной причине: я не Кадырова критиковал, а кадыровщину. Сейчас в Чечне — как на зоне, когда власти дают там править какому-то одному «товарищу». Да, днем там будет внешний порядок. А кого ночью убьют, так это никого не волнует. Мы сделали то же самое, кадыровский тейп, один из самых крупных в Чечне, стоит на русских штыках.
Алина БЕРИАШВИЛИ
Фото из архива «НВ»
