В 2018 году в Новгородском университете была открыта кафедра теологии, однако первый набор по новой специальности пройдёт лишь в этом году. Пока что кафедра находится на этапе становления и раз в семестр проводит научно-методические семинары «Теология. Наука. Образование». На семинар, прошедший в феврале, в качестве лектора был приглашён Роман СВЕТЛОВ, профессор, религиовед, директор Института философии человека РГПУ им. А.И. Герцена. После того как все научные термины отзвучали, «НВ» побеседовали с Романом Викторовичем о судьбе Исаакиевского собора, критическом мышлении гуманитария и Нью Эйдже, а также о том, почему общество в последние годы так будоражит религиозная повестка.

— Роман Викторович, в связи с появлением новой кафедры в НовГУ многих волнует вопрос: как присутствие в университете теологии будет сочетаться со светскостью образования?

— Когда мы говорим о теологии в вузе, то речь ни в коем случае не идёт о том, что преподаватель будет заниматься проповедью какой-то религии. Он должен преподавать предмет, а не внедрять свое мировоззрение. К тому же в процессе преподавания православие будет сопоставляться с другими конфессиями и религиями, а сама теология — с наукой. То есть теология — это не какой-то «замкнутый мирок», а целый образовательный мир, взаимодействующий с другими мирами. Так как мы находимся в стенах Гуманитарного института, а здесь и будет преподаваться теология, отмечу любопытный факт: как показывают социологические опросы, среди специалистов естественно-научных, прикладных, технических дисциплин немало, а порой и больше, приверженцев нетрадиционных религиозных идей и объединений, чем среди гуманитариев. Я говорю не про откровенно деструктивные секты, а, например, про что-то вроде трансцендентальной медитации, про Нью Эйдж*. На мой взгляд, всё дело в том, что гуманитарное образование даёт человеку такое преимущество, как наличие критического мышления. Для кого-то это может звучать странно, но теология в значительной степени способствует выработке такого мышления.

На Западе проблемы теологии обсуждаются давно и активно, там традиция преподавания теологии в светском вузе гораздо глубже, чем у нас, и никто не старается её прерывать несмотря на то, что сейчас в западном мире «сознательных материалистов» не меньше, чем было когда-то в России во времена СССР. В России же традиция преподавания теологии в светских вузах только вырабатывается, поэтому могут быть и перегибы. Но куда от них деться? Это жизнь.

— Судя по пристальному вниманию общества ко всем темам религиозной повестки, именно перегибов-то многие и боятся.

— Думаю, в людях ещё жива память об идеологии марксизма, от которой мы освободились и больше не хотим, чтобы нам кто-то что-то навязывал извне. И эта позиция вполне понятна. Ну и есть, конечно, определенные люди (я не буду говорить определённая сила, потому что я не сторонник теории заговора), негативно настроенные к православию, которые подают религиозную повестку в СМИ в определённом ключе. Православная Церковь пока лишь три последних десятилетия — непростых десятилетия — существует в обществе, реально открытом для нее. Для выстраивания ровных и позитивных отношений, для осознания существенной роли ценностей, которые отстаивает Церковь, обществу нужно время. Пока нет культуры слушать друг друга — вот и возникает коллективное недоверие: каждый подозревает соседа (религиозный человек нерелигиозного и наоборот) в том, что у него за пазухой — камень.

— И если выражаться фигурально, то одним из таких «камней» замедленного действия многие считают передачу Исаакиевского собора РПЦ. Какова ваша позиция в этом вопросе?

— С моей точки зрения, собор преподобного Исаакия по своей исторической судьбе, вне всякого сомнения, — музей, но так как он долгое время был кафедральным собором, то как минимум церковные службы там должны проводиться. В конце концов, существует собор святого Петра в Риме, который — «сердце католичества». И одновременно крупнейший, открытый посетителям музей. Что касается вопроса собственности, то эта тема гораздо сложнее голословного утверждения: «РПЦ решила отобрать Исаакий». Веские юридические и исторические аргументы в этой истории есть и у одной, и у другой сторон, но они — не для короткого интервью.

— Всё же как религиоведу вам не кажется внимание общества к религиозным вопросам чрезмерным?

— Нет, я не считаю, что появление такого рода дискуссий — плохо. Кроме того, это не только российская, но и общемировая тенденция. Все конфессии стараются быть более открытыми. Даже если речь идет о болезненных темах — вспомните, какой скандал вызвала история о том, что делали с детьми в католических школах. Но в Риме решили, что это должно обсуждаться публично, а не замалчиваться.

— В России почти вся религиозная повестка сосредоточена вокруг Русской Православной Церкви, однако еще совсем недавно её место там занимали другие религиозные организации и секты. Сместился фокус зрения или что-то ещё?

— Временем резкого увеличения количества сект в нашей стране были 1990-е годы. И это неудивительно: новые адепты приходят в секты, когда возникает зона социального риска, растут бедность и страх перед будущим. Хочу отметить, что слово «секта» я использую в религиоведческом значении, без каких-либо оценочных смыслов. В 90-е марксистская идеология исчезла, и оказалось, что консенсуса о прошлом в стране нет, консенсуса о будущем — тоже, а секты предлагают свои, хотя и довольно экзотические представления и о вчерашнем, и о завтрашнем дне. Да, они предлагали мифы и эрзацы, но не все могли это разглядеть. С середины нулевых годов разнообразие сект стало уменьшаться, но это не значит, что сейчас их нет и эта тема перестала быть актуальной.

Другое дело, что надо отдавать себе отчет, занимаемся ли мы, изучая их, сектомахией — то есть борьбой с сектами – или же исходим из конституционных принципов. Если секта официально признана религиозным объединением, а это всегда итог процесса непростого и длительного, то мы должны рассматривать её как легальное явление. Что в свою очередь опять же не мешает нам считать, что воззрения её адептов не истинны и вводят людей в заблуждение, полемизировать в рамках закона. Но, на мой взгляд, для теологических кафедр даже интереснее изучать причины того, почему секты появляются, почему именно последние 6–7 десятилетий стали той плодородной почвой, на которой взросла новая религиозность, причём абсолютно нетрадиционная. Тот же самый Нью Эйдж крайне трудно вообразить в XIX веке. Но это уже другая история, которая связана с изучением природы общества и происходящих в нем изменений. К слову, эти изменения позволяют прогнозировать будущее.

— И этим тоже занимается теология?

— Да, теология должна отвечать на любые запросы, в том числе социальные и политические, ничего не навязывая при этом, потому что мы живем в демократическом обществе. И, конечно, теологический подход должен применяться в изучении всех новых аспектов человеческой жизни.

— Мы уже поговорили о том, что некоторые люди сейчас видят в религии угрозу своим правам и свободам. А существует ли в наше время угроза для традиционных религий?

— С одной стороны, угроза для них существует всегда. Вот поменяется политическая мода, и опять Церковь будет вынуждена занять оборонительную позицию. С другой стороны, пока существует человек, будет существовать и религия. Может, кто-то со мной не согласится, но я убежден — и помню момент, когда это убеждение пришло, — что в каждой душе присутствует забота об абсолютном, а именно так и можно описать религию. Тертуллиан много веков назад сказал: каждая душа по природе — христианка. Однако то, как будет складываться историческая ситуация, не всегда зависит от нас, мы можем лишь заботиться о своем выборе, защищать его.

__________________________________________

Нью Эйдж (англ. New Age — новая эра) — религия «нового века» — общее название различных мистических течений и движений в основном оккультного, эзотерического и синкретического характера.