или Личное дело сына белогвардейского офицера, советского чекиста, следователя «Новгородского Нюрнберга»
.jpg)
На групповой фотографии организаторов и участников «Новгородского Нюрнберга» (процесс над немецкими военными преступниками 1947 года) Борис Топорнин сидит в первом ряду, крайний слева. Молодой круглолицый лейтенант. Один из двух следователей новгородского Управления МГБ, которому была доверена эта ответственная работа. За его плечами — двадцать шесть лет жизни и одна большая война.
Лучший ученик
.jpg)
Он родился в марте 1921 года в Томске. Но это не родной город для его семьи. Все его родственники до революции проживали в Самаре. И жили они там весьма зажиточно, так что события 1917 года оказались для них немалой трагедией.
Его отец Михаил, царский офицер, вступил в армию Колчака и вместе с ней вынужден был уйти в Сибирь. Белые потерпели поражение, Гражданская война закончилась. И хотя казалось, что Новая экономическая политика дает надежду на мирную жизнь даже бывшим белогвардейцам, ребенка решили отдать на воспитание тетке, которая жила в селе Приволжье, недалеко от Самары. Так что своих родителей Борис почти не видел.
Подрос, пошел в школу. Учился он легко, с интересом. Пятерки по всем предметам, почетные грамоты, благодарности и наградная книга «Краткий курс истории ВКП(б)» как лучшему ученику класса — всё это давало отличный шанс для получения высшего образования. На календаре был июль 1939 года.
Боевое крещение
Мечту об университете пришлось отложить: его призвали в Красную армию, на Дальний Восток, в Благовещенский укрепленный район. Там красноармеец Борис Топорнин отслужил до весны 1941 года, когда ему как отличнику РККА предоставили направление на обучение в Высшее военно-морское инженерное училище имени Дзержинского в Ленинград. Но числился он там как курсант только несколько дней — с 21 по 23 июля 1941 года. Уже месяц как шла Великая Отечественная война, немцы и финны рвались к городу на Неве. Его части предстояло сражаться на Ораниенбаумском пятачке, том самом, откуда блокадный Ленинград казался «Большой землей». Хорошо, что он не курил. Выдаваемую табачную пайку можно было обменять на жмых, хлеба они не видели вообще.
Даже в кровавой мясорубке 1941 года Борис Топорнин показал, что он из тех солдат, которые воюют не только умением, но и разумом. Это привлекло к нему внимание сотрудников органов государственной безопасности. С лета 1943 года он сотрудник Главного управления контрразведки «Смерш» Наркомата обороны.
Незримый фронт
Понятен враг, стоящий перед тобой. Он пришел из другой страны, на нем — вражеская форма. Про него очень понятно сказал писатель Илья Эренбург: «Убей немца!». А что же делать, если этот враг вроде свой? Он одет, как ты, говорит на одном с тобой языке. «Смерш» в блокадном Ленинграде боролся не только с паникерами и вражеской агентурой, которой было немало. Еще сохранились люди, следовавшие принципу: «Хоть с чёртом, хоть с дьяволом, но против большевиков». Это положение подтверждалось и теми преступлениями, которые чекисты вскрыли в советском тылу.
Имелись среди немецкой агентуры так называемые ракетчики. Перед ними гитлеровским командованием ставилась следующая задача: во время воздушных налетов немецкой авиации указывать световыми сигналами места расположения наиболее важных военных и промышленных объектов. В частности, по мнению чекистов, именно таким образом врагу удалось уничтожить Бадаевские склады.
Многие немецкие агенты являлись местными жителями, проживавшими в Ленинградской области еще до войны. Эти люди, как правило, имели качественно изготовленные фиктивные документы. Выявить их было крайне трудно, тем более молодому сотруднику.
Но Борис Топорнин, быстро набрав необходимый оперативный опыт, работал результативно. Подтверждением этому стали медаль «За оборону Ленинграда» и две медали «За боевые заслуги». Самым запоминающимся для него было его первое дело: в умирающем от голода городе шофер украл машину с хлебом. Украл с целью наживы, для дальнейшей продажи на черном рынке. Такие, как этот шофёр, казались ему более отвратительными, чем любой шпион.
«Подопечный» Геринг
В январе 1944 года началось освобождение ленинградской земли. В «Большом доме» было принято решение направить младшего лейтенанта государственной безопасности Топорнина во вновь образованную структуру: Новгородское управление НКГБ, которое создавалось не просто с нуля, а в полностью разрушенном гитлеровцами городе. Поскольку жилья не было, ночевать приходилось в том же помещении, где сотрудники работали. А дел было очень много: среди людей, переживших трагедию вражеской оккупации, требовалось выявить скрывавшихся врагов — предателей, карателей, агентов, завербованных гитлеровцами.
Весной 1947 года появилось новое важное направление в работе новгородских чекистов. Тогда в Москве по согласованию между министром внутренних дел Сергеем Кругловым и министром иностранных дел Вячеславом Молотовым началась подготовка показательных процессов против немецких военнослужащих, совершивших преступления на нашей земле. Среди городов, где предполагалось проведение процессов, значился и Новгород.
Именно тогда в областные управления МВД и МГБ пришла директива из столицы за подписью заместителей министров МВД и МГБ, в которой предлагалось использовать все имеющиеся на местах возможности «по скорейшему комплектованию формирующейся следственной группы квалифицированными следователями, переводчиками, машинистками и стенографистками и выделению необходимого количества камер в тюрьмах и арестантских помещений для содержания обвиняемых».
Специальную оперативно-следственную группу УМВД—УМГБ возглавил полковник Майоров. К ней были прикомандированы сотрудники следственного отдела УМГБ по Новгородской области лейтенант Б.М. Топорнин и майор И.И. Абрамов.
Борис Топорнин допрашивал подполковника Йозефа Геринга, бывшего командира охранного батальона. Времени для выполнения всех требований руководства отводилось чрезвычайно мало. При этом перед исполнителями стояла масса организационных, технических, оперативно-розыскных и следственных проблем.
В Новгородском кремле, в зале театра, 7 декабря 1947 года началось открытое судебное заседание военного трибунала. На скамье подсудимых находились девятнадцать бывших военнослужащих германской армии. Поиск и определение степени их вины заняли несколько лет. «Подопечный» Топорнина Геринг свою вину частично признал.
Командирские часы
С немецкими оккупантами все было более или менее понятно. Гораздо больший гнев вызывали собственные соотечественники, изобличенные в предательстве ради получения какой-либо грошовой выгоды.
Под деревней Самокража (ныне Ильмень) есть поле под названием «Лисьи ямы». В июне 1942 года здесь во ржи прятались три советских командира. Им, наверное, казалось, что они почти у цели. Попав в плен, они сумели оттуда бежать. Позади — тяжелая дорога через леса и болота. Впереди — только озеро, а за ним — уже свои. Да и тут свои — добрые русские женщины. Подробно рассказывают об испанцах, что стоят в деревне, о том, как перебраться на тот берег, смотрят с жалостью, сочувственно. Две из них побежали домой, чтобы принести голодным парням свежего хлеба с молоком…
Если бы так, не было бы уголовного дела, которое вел следователь Топорнин. «Добрые женщины» привели испанских солдат. Причина этого предательства крайне меркантильна: часы на руке советского командира, которые одна из доносительниц захотела взять себе в собственность. Но не получила. За три загубленные жизни от испанского командования ей был вручен кулечек конфет. Это в 1942-м, а после войны советская власть справедливо «наградила» её 10 годами лишения свободы.
* * *
Несмотря на всю свою загруженность, Борис Топорнин возобновляет учебу, теперь уже по новой специальности. Оканчивает в Ленинграде юридический институт, Высшую школу Министерства государственной безопасности СССР, где, кстати, в 1949–1950 годах он учился с молодым азербайджанским чекистом Гейдаром Алиевым.
Новгород возрождался на его глазах. После 1953 года Топорнина перевели из системы МГБ в МВД. А после увольнения из органов Борис Михайлович работал в Новгородском государственном педагогическом институте. И только в самом конце XX века он, человек, отдавший служению Родине почти тридцать лет жизни, смог рассказать правду о своей семье.
Борис КОВАЛЁВ,
доктор исторических наук
