«Анна, ты будешь жить долго...». Анна Михайловна уже старше своей бабушки, напророчившей ей лета. Миниатюрная, худенькая женщина — жизненная сила это не мускулы, не «батарейка», которую ставит каждому из нас молодость.

Маленькая квартирка на большой улице. Первый этаж. Но она называет свое жилье подвалом. Вспоминает, что обращалась в мэрию с просьбой о чем-то лучшем: «Тогда еще был жив мой сын, Виталя. Но «человек, который смеется» нам отказал». Как-то спокойно об этом говорит. Я вижу: вот она — человек, встретивший 9 Мая 1945 года в Берлине, — заслуживает лучшего. И молчу, не зная, почему вышло иначе.

Книги, газеты. Пресса свежая, она следит за событиями! Фотографии — их не так много для такой жизни. Военных не сохранилось. Жаль.

Иконы — вот что главное в доме. «Господи, не дай мне соврать, — крестится она, — Господи...». И объясняет: «Когда-то у меня была очень хорошая память».

Девчонка я, а не герой

— Путин меня растревожил, — как-то вдруг говорит она.

Это точно из газет. Слова нашего президента, облетевшие весь мир: «Мы умрём, как мученики, а они просто сдохнут».

— Неужели кто-то сможет нажать эту красную кнопку? Помню черно-бурое зарево над Новгородом в 1941 году. В моей родной деревне Эстьяны, рядом с Бронницей, хорошо его было видно. Так мы поняли, что пришла беда. Как сейчас может полыхнуть, даже думать не хочется.

Сняла с полки книгу, мол, может, это вам лучше пригодится — тут и про освобождение Новгорода написано, и много чего еще.

— Из меня-то какой освободитель? Не ходила я в атаку. Хотя и даром свой солдатский хлеб не ела. Делала простую работу, нужную на войне. Разматывала катушку, тянула провода. Когда надо было, стояла на посту. Этого боялась больше всего. Холодно было зимой: нам не выдавали полушубков и валенок. Иногда девчонки-связистки просили не посылать их в караул, я не могла отказаться.

Ты цела, Ганна?

В 1942-м Анна с подругой Машей сбежали на фронт.

Анна Гаврилова: «Я не помню маму отдыхающей»

— Это Маша меня подбила. Мама слышала наш разговор, заругалась на Машу: «Я уже похоронку на старшего получила. Пошла вон!». Мы все равно сбежали. Военный шофер нас подвез. Комбриг как увидел — рассердился: «Что вы детей на войну берете?!». Что было с нами поделать, оставили. Сперва на рации стали учить: та-та-ти-ти-ти...

У нас в части довольно много украинцев было. Хорошие такие ребята, ни о ком не помню плохого. Господи, что с той Украиной теперь сделалось? Я с одним из них под бомбежку попала. Тянули связь, и вдруг — самолеты, много самолетов. Кокоша закричал: «Ганна, ложись!». Я упала, поджала колени. Бомба разорвалась недалеко, большой осколок впился в землю рядом со мной. Боялась открыть глаза и чувствовала его — воздух там был горячий. Подносила руку, трогала этот воздух, играла с ним. Я живая! Так и лежала, пока не подошел Кокоша.

Всего не упомнишь и не расскажешь... Да, мне удалось расписаться на колонне рейхстага. Там столько желающих было! Но меня, маленькую, подняли на руки, и я нацарапала свое имя ржавым гвоздем.

С Машей их разлучил мир, подруга на войне встретила свою судьбу, осталась жить в Киеве.

Если б не было войны...

— Я не люблю говорить о войне. От зарева над Новгородом и до рейхстага — кровь людская, боль, огромное горе, невыразимое в словах. Брат Коля погиб под Тихвином. Младший, Вася, вернулся с туберкулезом. Скрывал, но мама как-то заметила баночку у кровати. Потом мы увидели Васин больничный... Когда я приехала в больницу за Васей, ко мне подошел кто-то из медиков: «Вы — Анна? Он так вас звал...». Мы с ним младшие в семье, с детства очень были привязаны друг к другу.

Если бы не война... Старое фото, 1952 год: простая деревенская изба, перед нею стоит мама, улыбающаяся. На обороте — подпись. Красивый почерк и несбыточная мечта Анны: ей так хотелось, чтобы когда-нибудь все родные собрались вместе.

Этот дом, собранный по бревнышку после войны, восстал на ее крови. Анна продавала свою кровь, на эти деньги шла стройка.

В 1961-м не стало мамы: ее сбила машина, когда она несла картошку Анне с детьми. Анна тогда жила в Юрьевом монастыре. Муж нашел новую любовь, а ей с двумя маленькими сыновьями — келью. Но разве в нем, бросившем семью, всё дело? Разве жили бы вот так по сараям да кельям, если бы не война эта, треклятая?

Не остуди своё сердце, сынок

— Одно могу сказать: в самое трудное время, в войну и после нее, всегда находился человек, готовый принять твою боль на себя. Несмотря на свои собственные тяготы и испытания. Другие были люди, это нынешние зачерствели.

Будто оттаивая, вспоминает свой телевизионный завод. Товарищей по работе. И в первую очередь — Евгения Михайловича Яковлева: «Как он боролся за меня! Это он, когда в новом доме заводчанам давали квартиры, вытащил нас из нежилого помещения в монастыре».

— Я очень любила завод. И меня там ценили. На штамповке работала, комплектовщицей была, диспетчером. У меня всё было по полочкам. Всё знала, помнила, все детали, больше сотни, держала в голове. Я из работящей старообрядческой семьи. Папа был настоящий хозяин. Мама... Простая доярка в колхозе. Не помню ее отдыхающей. Но мой завод — это что-то другое. Это ненормально, наверное, но работа была моим счастьем.

А обычное семейное, домашнее, человеческое счастье... Что вышло, то вышло. Тянулась, растила сыновей. Ей не стыдно за своих мальчишек. Ей больно, что их уже нет.

Еще одно семейное фото, еще одна подпись, сделанная ее рукой. Это из песни, ныне забытой: «Не остуди свое сердце, сынок...».

Одиночество вдвоём

Квартира, пусть старенькая уже, возможно, давно не видевшая ремонта, — не келья, конечно же. Но всё же есть в нынешней жизни Анны Михайловны, да простится мне такое сравнение, что-то монастырское. Живет она затворницей, на улицу выйти — здоровье не то. Продукты приносит внучка.

— Я — маленький человек, которого Господь по какой-то ему одному известной надобности решил подержать подольше на белом свете.

А ведь о ней могла выйти книга. И не где-нибудь, а во Франции. Это — превратности судьбы: Людмила, дочь брата Николая, не вернувшегося с полей сражений Великой Отечественной, живет в Лионе. Когда-то Анна Михайловна ездила к ней в гости. И сын племянницы Жан просил записать воспоминания. Почему-то тронуло его пережитое бабушкой Анной. Он хотел подготовить книгу о судьбе простой русской женщины в СССР. Анна Михайловна так и не составила письменной своей судьбы.

— Старость не радость. Я и не ропщу. Вы знаете, у меня нет чувства одиночества. Не потому, что много кто навещает. Это не так. Но у меня всегда была уверенность, что я не одна. Со мною всегда есть кто-то еще, сама его не вижу, но он есть.

Она читает простую молитву, которой ее научила бабушка: «Ангел мой, будь со мной. Ты — впереди, я — за тобой...». Осеняет знамением скромную свою обитель, что в многоквартирном доме с домофоном. А потом, перекрестясь, благословляет свой город.

Что-то изменилось, вы не почувствовали?

Рядовая Победы

Анна Михайловна Гаврилова родилась 21 декабря 1925 года в деревне Эстьяны Новгородского района. В действующей армии — с 1942 года. Рядовая, связистка отдельной гаубичной бригады большой мощности Волховского фронта, впоследствии — Ленинградского, 1-го и 2-го Белорусских и 1-го Прибалтийского фронтов. Работала на больших станциях «ОКА-5». Прокладывала, ремонтировала линейную связь. Бригада участвовала в Любанской операции 1942 года (поддерживала огнем 2-ю Ударную армию), а также в Лужской и Новгородской операциях в январе 1944 года. За боевые заслуги получила наименование 121-й Новгородской гаубичной артиллерийской бригады большой мощности орденов Суворова, Кутузова, Александра Невского. А.М. Гаврилова награждена орденом Отечественной войны II ст. (1985), медалью «За взятие Берлина», медалью «За доблестный труд», благодарностями Верховного главнокомандующего И.В. Сталина за взятие крепостей Данциг и Грауденц, за взятие Берлина и переправу через Одер.