Жизнь как на ладони

С героиней своего материала я встретилась в небольшой квартирке на улице Радистов в областном центре. В старом двухэтажном доме, больше похожем на барак, было так холодно, что вид 85-летней пенсионерки в нескольких толстых шерстяных кофтах совсем не удивил. Тусклая лампочка без абажура, щели в стене под подоконником… В память о войне — лишь несколько пожелтевших фотографий и удостоверение минера.

На мой вопрос: «Почему нет у вас удостоверения участника войны?» Екатерина Ивановна лишь вздохнула и ответила: «Не захотела в свое время пороги обивать, а сейчас уже и сил на это нет. Да и не в документах дело, не одна я такая, забытая. Раньше в благотворительную столовую приглашали, поздравляли, наборы продуктовые давали. А теперь вот уже лет 15 как даже в День Победы перестали открытку присылать. Но война, она всегда со мной, в моей памяти…».

Взрослая, самостоятельная жизнь у деревенской девчонки началась рано — в 13 лет она уехала в няньки в Ленинград, в семью офицера. А только вернулась в родную деревню Ильино Волотовского района, как началась война. Этот день она запомнила в подробностях:
— Мы с отцом стог метали, когда прибежали деревенские мальчишки и крикнули: «Дядя Ваня, война!». Помню, немцы наступали, а нас хотели вывезти, но для нашей деревни не хватило лошадей. Тогда оставшиеся мужики стали на поле рыть огромную яму, в которой построили дом. В нем мы и поселились, всей деревней. Семей 30 нас было. Еле успели до прихода немцев, жили на головах друг у друга. Там и пережидали стрельбу, бегая ночами в свои дома кормить скотину. Толком-то порой и не понимали, кто сейчас в деревне — наши или немцы. А однажды, когда все стихло, выбрались наружу, но в деревне были фашисты.
Сначала оккупанты забили единственную в семье кормилицу-корову, потом сожгли родительский дом. Катерина Ивановна вспоминает, что немцы отрезали от коровы одну ногу и бросили ее. Мясо было в ту голодную пору роскошью, но съесть свою любимицу семья Леонтьевых так и не смогла, раздала говядину соседям. Немцы быстро стали наводить в деревне свой порядок: выбрали старосту, с его помощью собрали все трудоспособное население и погнали на работу в Тулеблю, в 15 километрах от Старой Руссы.
Там был обустроен настоящий концлагерь. Деревенские жили в бараках за колючей проволокой и под конвоем ходили на строительство железной дороги. Захлебывались вшами, мерзли и голодали. В воспоминаниях о тех днях у Екатерины Ивановны много рассказов о еде: как однажды добрый немец кинул им с подружкой кусок хлеба с маслом, как они выкапывали втихаря из-под снега мерзлые кочаны капусты и толкались в очереди за похлебкой.
С тех лет в альбоме пенсионерки чудом сохранился малюсенький фотоснимок, который сделал и подарил тот самый немец: Катю с подругой гонят на работу под конвоем. Как удалось молоденькой девушке выжить в этих нечеловеческих условиях, она не понимает и сама. Говорит, помогла молодость. Помогала она отчаянной девчонке еще не раз за годы военного лихолетья.
Так было и в 1944 году, когда наши войска подошли к Новгороду, а немцы стали готовиться к отступлению, забирая с собой в вагоны пленных и мирное население. Катя с подругой воспользовались суматохой и бежали 25 километров до родной деревни. Но там тоже были немцы. Спрятав подругу в подвале, Катя побежала к соседке, но и туда пришли немцы. От рабства в Германии спасла находчивость хозяйки дома — женщина не растерялась, измазала беглянок сажей и закричала фашистам: «Кранк! Кранк! Больны!». Вскоре Новгород и район освободили, но и тогда война для Екатерины Леонтьевой не закончилась.

Уже весной 44-го из сельсовета прислали записку: «Направляем учиться на минера в Волот». Провожали Екатерину всей деревней. Таких, как она, насобирали по окрестным деревням два десятка и повезли на учебу.
Екатерина Ивановна вспоминает, что азы минерского мастерства постигали в деревенском клубе под руководством бывших фронтовиков:
— Заминируют одну комнату в клубе, всех выгонят, а кого-то одного пошлют мины искать. Страшно было, жуть! Но все понимали — надо быстрее район разминировать, уж слишком много людей подрывалось и в лесу, и на своих огородах. Пахали-то тогда на себе, тащили плуг вместо лошади. Помню, в соседней деревне двое мальчишек погибли, такой взрыв сильный был, что от них ничего не осталось. Так что учились, старались. И Бог миловал, все в нашей группе живы остались, хотя никаких мер предосторожности не было: соберем в тележку мины, снаряды и везем на себе до ближайшей воронки — взрывать. Все прятались, а одному взорвать все это надо было. Подкладывали шнур длиной всего сантиметров в 20, и пока он горел, бежали сломя голову прочь. В нашей волотовской бригаде убежать успевали все. А вот в старорусской смерти были. А нас опять, наверное, молодость спасала, о смерти и не думали тогда, верили в будущую хорошую жизнь.
Но она все не наступала и не наступала. Война и после освобождения Новгородчины напоминала о себе. Одну страшную сцену конца 44-го года бывшая минерша не может вспоминать без слез:
— Войны-то уже у нас не было, то и дело мы бегали встречать железнодорожные составы, на которых возвращались эвакуированные. Но однажды над Волотом появились немецкие самолеты и стали бомбить железную дорогу. Всю ночь бомбили, а утром мы на учебу в клуб шли и увидели горящие вагоны, сгоревших людей, раненых и убитых. Помню молоденького солдатика, который вышел на ступеньку вагона покурить, а его убило. Несколько километров всего до дома не доехал. Так его лицо перед глазами и стоит.
По минным полям проходила Екатерина до самой зимы 1945 года. А потом вернулась в родную деревню. Там ее сразу же подвергли испытанию — действительно ли она на минера выучилась. Устроить экзамен решил родной дядя, на поле которого был огромный валун. «Вот взорвешь, — заявил он, — тогда и поверю, что ты — действительно минер!». Екатерина отказываться не стала, лишь предупредила, что стекла в доме непременно от взрыва вылетят. Родственник не поверил, и лишь когда камень разнесло в пыль и раздался звон стекла, признал Катю как настоящего специалиста своего дела. Девушка наравне с односельчанами пахала, сеяла, сажала, но жизнь все никак не хотела налаживаться: от голода умер отец, от туберкулеза — мать. И Катя опять подалась из родной деревни — на этот раз в военную часть на станцию Нащи на заработки.

— Наверное, опасность меня притягивала или я её, — размышляет моя собеседница. — Опять моя работа на новом месте была такой же опасной, как разминирование. Не знаю точно, зачем и по чьему приказу мы это делали, но со всех окрестных воинских частей к нам привозили ржавые бомбы, снаряды и патроны. Мы, молоденькие девчонки, их отскребали от ржавчины, отмывали соляркой, красили. А патроны и вовсе кипятили в масле, а потом сортировали. И опять не думали, что все это очень и очень опасно.
Но был в эти годы у Екатерины и светлый момент в жизни: именно в той воинской части она познакомилась с молодым солдатиком по имени Трофим, который и стал потом ее мужем. О своей свадьбе без улыбки она до сих пор вспоминать не может:
— Сделал он мне предложение, майор наш дал благословение, и стали меня в загс, вернее, в сельсовет, в Новую Мельницу собирать. Кто-то дал резиновые сапоги, кто-то — плюшевый жакет. Расписались мы с Тимой, купили бутылку вина, селедку и колбасы. Офицерские жены картошки сварили и суп — вот и вся свадьба была. Да и муж через полчаса уехал в свою часть в Кречевицы. Я к нему не раз туда на пароходе ездила. А потом его и вовсе куда-то в горы отправили, еле успела на железнодорожный вокзал в Григорово прибежать, чтобы проститься.
Не было Трофима целых полгода, но однажды ночью, вспоминает Екатерина Ивановна, раздался стук в окно:
— Тимка! Такое счастье было! Уже скоро я поняла, какой он у меня хороший и добрый. Пробыв лишь день со мной, он без возражений отправился в поселок Пролетарий, к моей сестре, еду повез. Уж больно она с детьми голодала. И обо мне всегда заботился. Жаль, что только 13 лет удалось нам вместе прожить, заболел и умер. Вот и вся моя жизнь как на ладони: куда ни глянь, что ни вспомни — во все вмешалась война.