{thumbimage 150px 1}6 января 1570 года Иван Грозный прибыл в Великий Новгород и остановился вместе с сыном Иваном и ближайшим окружением на Рюриковом городище. Уже на следующий день он приказал «игуменов, попов, черных дьяконов и старцев соборных, которые до приезда государева первым полком взяты были из монастырей и поставлены на правежи, бить насмерть». Началась расправа…
Разумеется, более точным определением является термин «судебное разбирательство». Пусть жестокое, кровавое, но совершаемое в соответствии с установленными законами. Мы уже убедились в том, что неблагозвучное слово «правеж» означало именно общепринятую в тогдашней России форму судебного разбирательства, которая была закреплена нормами Судебника 1550 года и многовековой практикой.
У Ивана Сурикова есть даже довольно большое стихотворение «Правеж» (1872), которое начинается так:
Зимний день. В холодном блеске
Солнце тусклое встает.
На широком перекрестке
Собрался толпой народ.
У Можайского Николы
Церковь взломана, грабеж
Учинен на много тысяч.
Ждут, назначен тут правеж...
Взыщется со всякого
Вообще к настоящему времени устоялось мнение, что на правеж ставили в основном за долги, неуплату пошлин и тому подобные прегрешения. Это поверхностное заключение вытекает из определения, данного когда-то Брокгаузом и Ефроном («правеж — в древнерусском праве взыскание с обвиненного ответчика в пользу истца, соединенное с понудительными средствами; «править» означало на древнерусском языке «взыскивать»). Однако достаточно почитать Судебник 1550 года, чтобы убедиться в слишком узкой трактовке термина. Взыскивали не только с «прямых» должников, но и с грабителей, разбойников, воров — за ущерб от их преступлений.
В статье 55 Судебника говорится: Если какого-то татя поймают на разбое впервые, кроме церковных и государственных грабежей, а в ином, в прежнем разбое улик на него не будет найдено, тогда его казнить торговою казнью, бив кнутом, да истцам иск доправить, а его дать на крепкую поруку. Если не будет по нем крепкой поруки, кинуть его в тюрьму, доколе порука по нем будет. Если не будет у какого-то татя столько средств, чтоб истцам заплатить (за нанесенный ущерб. — Г.Р.), тогда его, бив кнутом, истцу выдать с головою на правеж… Собственно об этом (о правеже за воровство) говорится и в вышеприведенном стихотворении.
К слову, о жестокости Ивана Грозного. По его Судебнику смертная казнь предусматривалась только за повторный грабеж (имеются в виду приговоры, которые находились в компетенции местных судей). А вот по Соборному уложению 1649 года, принятому при царе Алексее Михайловиче (его прозвали Тишайшим), казнили уже за 25 (!) видов преступлений. Правда, тут есть неясности. Видимо, Судебник Ивана Грозного предполагал, что право казнить или миловать имеет только царь. А Соборное уложение четко определяло, за какие вины кому чинить смертную казнь: по 23 статьям — за различного рода убийства, по двум — за сводничество и за обращение насильством или обманом русского человека к басурманской вере. Здесь следует подчеркнуть, что и 100 лет спустя вопрос об измене православной вере, в чем Иван Грозный в 1570 году обвинил новгородцев, ставился очень жестко.
Но мы сейчас — о правеже. В Новгороде на правеж были поставлены люди именно за долги. И далее мы убедимся, что главной причиной расправ над новгородцами было именно невыполнение ими денежных обязательств перед царем. Впрочем, прежде произошла встреча Ивана Грозного с новгородским владыкой Пименом.
Крест или оружие?
Новгородская третья летопись описывает эту встречу так:
8 января государь поехал со всем своим полком к соборной церкви премудрости Божией Софии, служил богослужение и встретил его, государя, по закону царскому, с крестами и чудотворными иконами архиепископ Пимен Новгородский со всем священным собором на Волховском мосту великом у чудотворного креста. И по царскому обычаю архиепископ Пимен государя царя и великого князя Ивана Васильевича и сына его, благоверного царевича, князя Ивана Ивановича, хотел крестом осенить. Но государь царь и великий князь Иван Васильевич и сын его, царевич князь Иван, к архиепископскому кресту не пошли.
И сказал государь царь и великий князь архиепископу Пимену: «Ты, злочестивый, в руке своей не крест животворящий держишь, но вместо креста — оружие. И этим своим неистовым злоумышлением со своими злотворцами и единомышленниками, города сего жителями, нашей царской державы вотчину, сей великий богоспасаемый Новгород, предаешь супостатам нашим, иноплеменникам — королю литовскому Сигизмунду Августу. И отныне впредь, если это так, наречен будешь не пастырем и учителем и сопрестольником соборной апостольской церкви премудрости Божией Софии, но волком, хищником, губителем и изменником, нашему царскому венцу досадителем (противником. — Г.Р.).
Характерная и, кажется, предельно ясная сцена. После сказанного царем логично было бы схватить Пимена и немедленно вести в темницу. А что происходит?
И эти яростные слова сказав, велел государь архиепископу с крестами идти в соборную церковь премудрости Божией Софии со всем священным собором и служить литургию. А сам государь благоверный царь и великий князь Иван Васильевич с благоверным цесаревичем, князем Иваном Ивановичем, и со всеми своими государевыми воеводами пошел вслед за святыми и животворящими крестами и святыми честными и чудотворными иконами в храм премудрости Божией Софии. В соборной церкви литургию божественную государь отслушал, а после обедни пошел государь к архиепископу Пимену в столовую палату хлеба откушать со всеми своими князями и боярами и со всеми воинскими людьми.
Просто-таки феноменальная непоследовательность царя! Обвиняет владыку в предательстве, в том числе в вероотступничестве, и идет со всей свитой в Софийский собор, чтобы выслушать литургию… от Пимена. Можно, конечно, по трафарету, сказать о лицемерии и коварстве Ивана Грозного. Однако это объяснение для совсем уж простодушных. Набожность Грозного граничила с фанатизмом.
Будь, господи, милость твоя!
Даже Альберт Шлихтинг не мог не воздать должное этому: По отношению к религиозности тирана и его богопочитанию надлежит заметить следующее. Живя в Александровском дворце, словно в каком-нибудь застенке, он обычно надевает куколь (нечто вроде плащаницы с остроконечным капюшоном. — Г.Р.), черное и мрачное монашеское одеяние, какое носят братья Базилиане. Но оно все же отличается от монашеского куколя тем, что подбито козьими мехами. По примеру тирана также старейшины и все другие принуждены надевать куколи, становиться монахами и выступать в куколях, за исключением убийц из Опричнины, которые исполняют обязанность караульных и стражей.
И так великий князь встает каждый день к утренним молитвам и в куколе отправляется в церковь, держа в руке фонарь, ложку и блюдо. То же самое делают все остальные, а кто не делает, того бьют палками. Всех их он называет братией, так же и они называют великого князя не иным именем, как брат. При этом он соблюдает одинаковый с монахами образ жизни. Заняв место игумена, он ест один кушанье на блюде, которое постоянно носит с собою; то же делают все. По принятии пищи он удаляется в келью, или уединенную комнату. Равным образом каждый из остальных уходит в свою, взяв с собою блюдо, ножик и фонарь. Не уносить всего этого считается грехом.
А вот для иллюстрации фрагмент из послания Ивана Грозного польскому королю Стефану Баторию (1579): …Защитник мне господь бог, и я не устрашусь того, что сотворит мне человек, ибо бог поставляет царя и князя и властителя во все страны и дарует власть, кому захочет. И никто не достигает чести сам собой, только призванный богом получает ее. Как пожелает бог, так и поступит со мной, недостойным рабом своим, и прославит имя свое святое и родившую его, всех святых, которые на этом российском острове угодили ему молениями и приношением даров и молитвами, возносимыми во все часы во славу имени его святого. И далее: Мы надежду свою и волю и жизнь свою возлагаем на волю всемогущего бога, ибо какова его святая воля о нас, недостойных, так и будет, ибо от него держава, и сила, и власть, и господство. Будь имя господне благословенно отныне и вовеки! Будь, господи, милость твоя на нас, ибо на тебя мы уповаем! И таких примеров из обширного эпистолярного наследия русского царя можно найти предостаточно.
Возникают законные вопросы: Для чего он устроил публичную обструкцию Пимену? Почему после этого, истово верующий, разрешил провести литургию именно «предателю»?
Тут одно из двух. Или рассказанной летописцем сцены с проклятиями в адрес владыки не было. Или разговор проходил в гораздо более сдержанных тонах и носил приблизительно такую направленность: «Убери от меня свой крест, ибо обвиняют тебя в измене. Предупреждаю, если это так, то не пастырем ты станешь для меня, а врагом. А пока — идем к обедне». Дескать, подозреваемый — не преступник.
Обеденное время
Что-то важное произошло после возвращения из Софийского собора уже за обеденным архиепископским столом, что привело Ивана Грозного в неописуемую ярость. Что? Ту грамоту, найденную Петром-волынцем, он наверняка видел. Чтоб во время приема пищи царю некто скороговоркой перечислял какие-то новые улики против Пимена, трудно поверить. Это пригодно для фильмов типа лунгинского «Царя», но никак не для реальной жизни.
На мой взгляд, Ивану Грозному лишь сказали (или он сам увидел, оказавшись в архиепископском доме), что Пимен вдовец. Следовательно, служить обедню (литургию) не имел права. Но сознательно пошел на нарушение церковного канона. Да еще в присутствии царя. Эта дерзость и даже наглость Пимена, который, по мнению Грозного, уже царя своего в нем не видел, но только лицедействовал, и стала последней каплей.
Когда государь сел за стол и начал есть, вдруг возопил голосом повелительным («велиим» указано в тексте, что может означать также «великим, громким». — Г.Р.) и яростным к своим князям и боярам, приказав немедленно архиепископскую казну и весь двор его владычный, все палаты и кельи захватить; всех слуг его велел переловить и приставам отдать до своего государева указа. А самого владыку архиепископа Пимена повелел схватить, приставам отдать и крепко стеречь, а давать ему из казны каждый день на кормление две деньги (не так уж мало, как может показаться; столько стоил тогда пуд ржи. — Г.Р.).
Кстати, если кто-то решит возразить о несоразмерности проступка и наказания, предлагаю сравнить со следующим образцом религиозной фанатичности. Небезызвестный нам Антонио Поссевино (он еще не раз появится среди героев этого рассказа), секретарь одного из кардиналов Ватикана, в 1568 году, проповедуя во Франции, издал небольшую книжку «Христианский воин», в которой объявил, что любой солдат, если он сражается с еретиками, — уже герой; если погибнет — мученик; если пощадит еретика — предатель. И ведь нельзя сказать, что 34-летний проповедник-иезуит был знаменит во Франции или широко известен. Однако воодушевленные содержанием брошюры и проповедями ее автора тулузцы за несколько недель перебили более пяти тысяч протестантов.
Вместо эпилога
Пауль Одерборн утверждает в своей «Жизни Великого князя московского Ивана Васильевича» (1585), что после литургии царь отнюдь не отправился на обед, а там же, в Софийском соборе, как сигнал для совершения убийства был избран момент, когда в церкви народу давали святое причастие… Свита набросилась на людей, невзирая ни на пол, ни на возраст. Погибали изрубленные на части люди и скот, опозоренные насилием девушки, проколотые копьями дети, рушились подожженные постройки города, объятые пламенем. Жуткая картина. И абсолютно неправдоподобная. Зачем правоверному царю осквернять храм? Ведь Новгород в его руках. Все священнослужители и знатные горожане взяты под стражу или поставлены на правеж.
Новгородская третья летопись также не подтверждает всплеска злодеяний 8 января. Летописец лишь говорит, что после ареста владыки Пимена начались изъятия ценностей по всем новгородским храмам, начиная с Софийского собора, где первым делом опечатали ризную, то есть соборную казну.
Зимний день. В холодном блеске
Солнце тусклое встает.
На широком перекрестке
Собрался толпой народ.
У Можайского Николы
Церковь взломана, грабеж
Учинен на много тысяч.
Ждут, назначен тут правеж...
Взыщется со всякого
Вообще к настоящему времени устоялось мнение, что на правеж ставили в основном за долги, неуплату пошлин и тому подобные прегрешения. Это поверхностное заключение вытекает из определения, данного когда-то Брокгаузом и Ефроном («правеж — в древнерусском праве взыскание с обвиненного ответчика в пользу истца, соединенное с понудительными средствами; «править» означало на древнерусском языке «взыскивать»). Однако достаточно почитать Судебник 1550 года, чтобы убедиться в слишком узкой трактовке термина. Взыскивали не только с «прямых» должников, но и с грабителей, разбойников, воров — за ущерб от их преступлений.
В статье 55 Судебника говорится: Если какого-то татя поймают на разбое впервые, кроме церковных и государственных грабежей, а в ином, в прежнем разбое улик на него не будет найдено, тогда его казнить торговою казнью, бив кнутом, да истцам иск доправить, а его дать на крепкую поруку. Если не будет по нем крепкой поруки, кинуть его в тюрьму, доколе порука по нем будет. Если не будет у какого-то татя столько средств, чтоб истцам заплатить (за нанесенный ущерб. — Г.Р.), тогда его, бив кнутом, истцу выдать с головою на правеж… Собственно об этом (о правеже за воровство) говорится и в вышеприведенном стихотворении.
К слову, о жестокости Ивана Грозного. По его Судебнику смертная казнь предусматривалась только за повторный грабеж (имеются в виду приговоры, которые находились в компетенции местных судей). А вот по Соборному уложению 1649 года, принятому при царе Алексее Михайловиче (его прозвали Тишайшим), казнили уже за 25 (!) видов преступлений. Правда, тут есть неясности. Видимо, Судебник Ивана Грозного предполагал, что право казнить или миловать имеет только царь. А Соборное уложение четко определяло, за какие вины кому чинить смертную казнь: по 23 статьям — за различного рода убийства, по двум — за сводничество и за обращение насильством или обманом русского человека к басурманской вере. Здесь следует подчеркнуть, что и 100 лет спустя вопрос об измене православной вере, в чем Иван Грозный в 1570 году обвинил новгородцев, ставился очень жестко.
Но мы сейчас — о правеже. В Новгороде на правеж были поставлены люди именно за долги. И далее мы убедимся, что главной причиной расправ над новгородцами было именно невыполнение ими денежных обязательств перед царем. Впрочем, прежде произошла встреча Ивана Грозного с новгородским владыкой Пименом.
Крест или оружие?
Новгородская третья летопись описывает эту встречу так:
8 января государь поехал со всем своим полком к соборной церкви премудрости Божией Софии, служил богослужение и встретил его, государя, по закону царскому, с крестами и чудотворными иконами архиепископ Пимен Новгородский со всем священным собором на Волховском мосту великом у чудотворного креста. И по царскому обычаю архиепископ Пимен государя царя и великого князя Ивана Васильевича и сына его, благоверного царевича, князя Ивана Ивановича, хотел крестом осенить. Но государь царь и великий князь Иван Васильевич и сын его, царевич князь Иван, к архиепископскому кресту не пошли.
И сказал государь царь и великий князь архиепископу Пимену: «Ты, злочестивый, в руке своей не крест животворящий держишь, но вместо креста — оружие. И этим своим неистовым злоумышлением со своими злотворцами и единомышленниками, города сего жителями, нашей царской державы вотчину, сей великий богоспасаемый Новгород, предаешь супостатам нашим, иноплеменникам — королю литовскому Сигизмунду Августу. И отныне впредь, если это так, наречен будешь не пастырем и учителем и сопрестольником соборной апостольской церкви премудрости Божией Софии, но волком, хищником, губителем и изменником, нашему царскому венцу досадителем (противником. — Г.Р.).
Характерная и, кажется, предельно ясная сцена. После сказанного царем логично было бы схватить Пимена и немедленно вести в темницу. А что происходит?
И эти яростные слова сказав, велел государь архиепископу с крестами идти в соборную церковь премудрости Божией Софии со всем священным собором и служить литургию. А сам государь благоверный царь и великий князь Иван Васильевич с благоверным цесаревичем, князем Иваном Ивановичем, и со всеми своими государевыми воеводами пошел вслед за святыми и животворящими крестами и святыми честными и чудотворными иконами в храм премудрости Божией Софии. В соборной церкви литургию божественную государь отслушал, а после обедни пошел государь к архиепископу Пимену в столовую палату хлеба откушать со всеми своими князями и боярами и со всеми воинскими людьми.
Просто-таки феноменальная непоследовательность царя! Обвиняет владыку в предательстве, в том числе в вероотступничестве, и идет со всей свитой в Софийский собор, чтобы выслушать литургию… от Пимена. Можно, конечно, по трафарету, сказать о лицемерии и коварстве Ивана Грозного. Однако это объяснение для совсем уж простодушных. Набожность Грозного граничила с фанатизмом.
Будь, господи, милость твоя!
Даже Альберт Шлихтинг не мог не воздать должное этому: По отношению к религиозности тирана и его богопочитанию надлежит заметить следующее. Живя в Александровском дворце, словно в каком-нибудь застенке, он обычно надевает куколь (нечто вроде плащаницы с остроконечным капюшоном. — Г.Р.), черное и мрачное монашеское одеяние, какое носят братья Базилиане. Но оно все же отличается от монашеского куколя тем, что подбито козьими мехами. По примеру тирана также старейшины и все другие принуждены надевать куколи, становиться монахами и выступать в куколях, за исключением убийц из Опричнины, которые исполняют обязанность караульных и стражей.
И так великий князь встает каждый день к утренним молитвам и в куколе отправляется в церковь, держа в руке фонарь, ложку и блюдо. То же самое делают все остальные, а кто не делает, того бьют палками. Всех их он называет братией, так же и они называют великого князя не иным именем, как брат. При этом он соблюдает одинаковый с монахами образ жизни. Заняв место игумена, он ест один кушанье на блюде, которое постоянно носит с собою; то же делают все. По принятии пищи он удаляется в келью, или уединенную комнату. Равным образом каждый из остальных уходит в свою, взяв с собою блюдо, ножик и фонарь. Не уносить всего этого считается грехом.
А вот для иллюстрации фрагмент из послания Ивана Грозного польскому королю Стефану Баторию (1579): …Защитник мне господь бог, и я не устрашусь того, что сотворит мне человек, ибо бог поставляет царя и князя и властителя во все страны и дарует власть, кому захочет. И никто не достигает чести сам собой, только призванный богом получает ее. Как пожелает бог, так и поступит со мной, недостойным рабом своим, и прославит имя свое святое и родившую его, всех святых, которые на этом российском острове угодили ему молениями и приношением даров и молитвами, возносимыми во все часы во славу имени его святого. И далее: Мы надежду свою и волю и жизнь свою возлагаем на волю всемогущего бога, ибо какова его святая воля о нас, недостойных, так и будет, ибо от него держава, и сила, и власть, и господство. Будь имя господне благословенно отныне и вовеки! Будь, господи, милость твоя на нас, ибо на тебя мы уповаем! И таких примеров из обширного эпистолярного наследия русского царя можно найти предостаточно.
Возникают законные вопросы: Для чего он устроил публичную обструкцию Пимену? Почему после этого, истово верующий, разрешил провести литургию именно «предателю»?
Тут одно из двух. Или рассказанной летописцем сцены с проклятиями в адрес владыки не было. Или разговор проходил в гораздо более сдержанных тонах и носил приблизительно такую направленность: «Убери от меня свой крест, ибо обвиняют тебя в измене. Предупреждаю, если это так, то не пастырем ты станешь для меня, а врагом. А пока — идем к обедне». Дескать, подозреваемый — не преступник.
Обеденное время
Что-то важное произошло после возвращения из Софийского собора уже за обеденным архиепископским столом, что привело Ивана Грозного в неописуемую ярость. Что? Ту грамоту, найденную Петром-волынцем, он наверняка видел. Чтоб во время приема пищи царю некто скороговоркой перечислял какие-то новые улики против Пимена, трудно поверить. Это пригодно для фильмов типа лунгинского «Царя», но никак не для реальной жизни.
На мой взгляд, Ивану Грозному лишь сказали (или он сам увидел, оказавшись в архиепископском доме), что Пимен вдовец. Следовательно, служить обедню (литургию) не имел права. Но сознательно пошел на нарушение церковного канона. Да еще в присутствии царя. Эта дерзость и даже наглость Пимена, который, по мнению Грозного, уже царя своего в нем не видел, но только лицедействовал, и стала последней каплей.
Когда государь сел за стол и начал есть, вдруг возопил голосом повелительным («велиим» указано в тексте, что может означать также «великим, громким». — Г.Р.) и яростным к своим князям и боярам, приказав немедленно архиепископскую казну и весь двор его владычный, все палаты и кельи захватить; всех слуг его велел переловить и приставам отдать до своего государева указа. А самого владыку архиепископа Пимена повелел схватить, приставам отдать и крепко стеречь, а давать ему из казны каждый день на кормление две деньги (не так уж мало, как может показаться; столько стоил тогда пуд ржи. — Г.Р.).
Кстати, если кто-то решит возразить о несоразмерности проступка и наказания, предлагаю сравнить со следующим образцом религиозной фанатичности. Небезызвестный нам Антонио Поссевино (он еще не раз появится среди героев этого рассказа), секретарь одного из кардиналов Ватикана, в 1568 году, проповедуя во Франции, издал небольшую книжку «Христианский воин», в которой объявил, что любой солдат, если он сражается с еретиками, — уже герой; если погибнет — мученик; если пощадит еретика — предатель. И ведь нельзя сказать, что 34-летний проповедник-иезуит был знаменит во Франции или широко известен. Однако воодушевленные содержанием брошюры и проповедями ее автора тулузцы за несколько недель перебили более пяти тысяч протестантов.
Вместо эпилога
Пауль Одерборн утверждает в своей «Жизни Великого князя московского Ивана Васильевича» (1585), что после литургии царь отнюдь не отправился на обед, а там же, в Софийском соборе, как сигнал для совершения убийства был избран момент, когда в церкви народу давали святое причастие… Свита набросилась на людей, невзирая ни на пол, ни на возраст. Погибали изрубленные на части люди и скот, опозоренные насилием девушки, проколотые копьями дети, рушились подожженные постройки города, объятые пламенем. Жуткая картина. И абсолютно неправдоподобная. Зачем правоверному царю осквернять храм? Ведь Новгород в его руках. Все священнослужители и знатные горожане взяты под стражу или поставлены на правеж.
Новгородская третья летопись также не подтверждает всплеска злодеяний 8 января. Летописец лишь говорит, что после ареста владыки Пимена начались изъятия ценностей по всем новгородским храмам, начиная с Софийского собора, где первым делом опечатали ризную, то есть соборную казну.
Геннадий РЯВКИН
