Неудачи в Ливонской войне, постигшие русское войско в 1564 году, резко обострили интриги при дворе Ивана Грозного. Сперва последовали бегство или попытки ухода в Литву и Польшу ряда высокопоставленных военачальников. На это Иван Грозный ответил репрессиями. Но инициатива уже была упущена.
Верная примета того, что партия противников царя набрала большую силу и влияние в Москве, содержится в активной защите тех, на кого Иван Грозный в это непростое время направил свой гнев. Подчас, когда становилось известно, что царь готовится судить кого-то из бояр, за них выступали поручители, внося колоссальный залог — 10 000 рублей. И это был не предел: за князя Воротынского, например, царь потребовал 15 000 и получил, а за князя Василия Серебряного — 25 000.
Для понимания стоимости залога при- веду цитату из статьи доктора исторических наук Сергея Нефедова «О возможности применения структурно-демографической теории при изучении истории России XVI века» (журнал «Отечественная история, 2003, № 5): «Около 1520 года обычная дневная оплата неквалифицированного работника в Москве составляла полторы деньги в день, а четверть ржи стоила 10 денег, на дневную плату рабочий мог купить около 11 кг хлеба. По европейским меркам, это весьма высокий уровень оплаты, свидетельствующий об относительном изобилии продовольственных ресурсов. В 1568 году работник на Белоозере получал 1 деньгу в день, а четверть ржи стоила 20 денег, на дневную зарплату можно было купить 3,6 кг зерна». То есть, чтобы обеспечить 10-тысячный залог, примерно три тысячи человек должны были бы трудиться не покладая рук целый год! Но поручители брали на себя груз ответственности, хотя могли просто-напросто лишиться своих состояний. И это еще больше вызывало недоверие царя к своему окружению.
Кто за кого?
Трудно сказать, как должен или мог бы вести себя Иван Грозный в ситуации, когда доверять практически никому было нельзя, когда вчера еще верные друзья (Курбский) становились сегодня предателями. Тиран Грозный должен был бы залить кровью всю Москву, как он уже делал, если верить Карамзину и Ко. Однако царь поступает иначе. «Измена князя Андрея Курбского и некоторых других бояр, бежавших в Литву, и вскоре за тем последовавшие вторжения литовцев и крымцев в русские пределы до того усилили подозрительность в Иоанне, что он не считал себя безопасным в самой Москве, и 3 декабря со всем своим семейством и многими приближенными людьми, взяв с собою разные драгоценности, выехал из столицы неизвестно куда, — так описывает знаменитый отъезд царя из столицы митрополит Макарий в «Истории русской церкви». — Чрез месяц (3 генваря 1565 г.) из Александровской слободы он прислал митрополиту грамоту, в которой горько жаловался сначала на бояр вместе вообще со служилыми людьми за их постоянные измены и злоупотребления, потом на святителей и все духовенство — за то, что они, соединясь с боярами, вступаются за виновных, покрывают их своим ходатайством пред государем, и наконец объявлял, что, не могши более сносить многих изменных дел, он оставил свое государство и поехал поселиться там, где Бог укажет». Карамзин, рассказывая о том же, предупреждает читателя: «Иоанн искал предлога для новых ужасов — и вдруг, в начале зимы 1564 года, Москва узнала, что царь едет неизвестно куда…».
Кажется, все понятно. 36-летний государь, потеряв веру в соратников и в себя самого, оставляет царство. Решение не самое мужественное, но психологически объяснимое: если его подозрения преувеличены, верные слуги пойдут за ним. А если — нет, то справиться с оппозицией у царя сил не хватит.
И Москва послала за ним, получив грамоту из Александровской слободы. Причем во главе посольства оказался не митрополит, как логично было бы предположить, а новгородский владыка Пимен. Наверное, не стоит объяснять, почему. И все же!
Путь к слободе
По Карамзину выходит, что «архипастырь остался блюсти столицу, которая была в неописанном смятении». Но посмотрите те, кто не знает географии ближнего Подмосковья: 3 января пришла грамота от царя, а 5 января огромная делегация уже входила к нему во дворец в Александровской слободе. То есть сборы, дорога, доклад царю и разрешение предстать перед ним — все эти события уложились менее чем в двое суток. Потому что слобода находится всего в 110 км от Москвы, и если поехал бы туда митрополит, то блюсти столицу было не нужно: он мог бы вернуться уже 6—7 января.
Но Афанасий не поехал, потому что в Москве знали, кто именно наиболее авторитетен в глазах Ивана Грозного. Новгородский архиепископ, которого он прочил в митрополиты, но которого отверг церковный собор!
Казалось, для Пимена настал звездный час. Это ощущение тем более усилилось, что царь сказал в ответ на просьбу Пимена вернуться на престол: «Для вас, богомольцев наших, архиепископов и епископов, соглашаюсь взять свое государство». И добавил: «А на каких условиях, вы узнаете». Условия стали известны 2 февраля, когда Иван Грозный въехал в Москву: опричнина и жестокое наказание виновных (или обвиненных, как пожелаете).
Впрочем, мы не станем пересказывать историю вслед за многими. Отметим лишь, что «звездный час» Пимена обернулся для него трагедией. Последовавшие за возвращением царя события (казни бояр и дворян) были тесно связаны с именем новгородского владыки как царского увещевателя, как человека с сильной волей и влиянием на Ивана Грозного. Присутствия рядом с царем столь мощной фигуры придворная челядь допустить не могла. И когда «блюститель столицы» митрополит Афанасий примерно через год (16 мая 1566 года) оставил кафедру, в преемники его был избран вновь не Пимен. Сперва бояре попытались подсунуть царю первого своего кандидата — казанского архиепископа Германа. Царь отверг. Тогда был выдвинут игумен Соловецкого монастыря Филипп.
В своей «Истории русской церкви» митрополит Макарий изумляется: «Как мог Иоанн, отвергнув Германа, избрать на митрополию Филиппа? Чем известен был Филипп до того времени? Может быть, Иоанн рассчитывал, что Филипп охотно согласится быть в полной его воле и, занимая митрополитскую кафедру, будет постоянно держать его сторону, и ни в чем не станет ему противоречить». Так рассуждает авторитетный церковный историк, настаивая, что Иван Грозный самостоятельно сделал выбор в пользу Филиппа. Хотя противоречие очевидно: «постоянно держать сторону царя» был готов Пимен. Иллюзии на счет Филиппа у царя рассеялись довольно скоро.
В тисках голода
Пока в Москве раскручивалась спираль интриги, Новгород жил своей жизнью со всеми радостями и печалями. Последних, увы, было больше. Тому виной были эпидемии, которых случилось здесь в первой половине столетия четыре или пять, а вторая и вовсе началась трагически (по материалам новгородских и псковских летописей):
1551—1552 годы — был мор великий в граде Пскове и по волостям, в октябре до 7 числа положили в скудельницу 4800 и закопали, и после того с 3 ноября до 9 числа положили в новую скудельницу 2700 и закопали… умирали тогда много простые люди железою (от чумы. — Г.Р.)… И в год положили в скудельницах 35 тысяч, а по буям не ведомо сколько.
1552-й — началось смертоносное поветрие в Великом Новгороде. С августа оно стало очень сильное и было от Семенова дня до Николы зимнего (14 сентября — 19 декабря, — Г.Р.). Многие церкви без служб были долгое время. Всего погибло в Новгороде и Старой Руссе 279 594. Последняя цифра (мы с ней уже знакомы) никак не укладывается в голове. Если сравнивать с Псковом, то новгородская чума необъяснимо сильна (хотя, напомню, новгородцы выставили заслоны, запретив под страхом казни приезжать кому-либо из Пскова в Новгород во время чумы). Скорее всего, в летописи ошибка на порядок: 27—28 тысяч погибших — тоже много, но хотя бы реально. Или намеренное преувеличение. Так было, например, с описанием чумы 1467 года, когда сообщалось, что в Новгороде умерло более 48 тысяч человек, а по области — более 250 тысяч. Невозможно представить, чтобы менее чем за 100 лет население восстановилось. И снова вымерло…
1560-й — в Новгороде и Пскове зима была без снега, а лето сухое, неурожай и дороговизна хлеба. Такая, что четверть ржи покупали по 16, овса — по 12, ячменю — по 20 денег, а пшеницы — по 33 копейки.
1562 год — в Пскове рожь худая родилась.
1564-й — в Пскове и Новгороде дождь был до Рождества Христова, а снегу не было. С 9 декабря дороги не было людям, и в городе все было дорого, по 11 алтын рожь. А хлеб в поле остался, не пожат и не обряжен.
1565-й — в Новгороде хлебный недород.
1565-й — в Новгороде был великий огонь, который остановили иконой Божией Матери «Знамение».
1566-й — появилось поветрие в Новгороде и Шелонской пятине.
К концу 60-х, как следует из «Аграрной истории Северо-Запада России в ХVI веке» (1974), новгородская земля находилась в великом разоренье. В забытой сегодня монографии Сергея Бахрушина «Иван Грозный» (1942) находим подтверждение: «В Новгородских пятинах, находившихся по соседству с театром Ливонской войны, пустовало приблизительно 92,5% земли. На немногих крестьян и посадских, оставшихся на прежнем месте жительства, всей тяжестью падала уплата налогов и несение служб за тех, кто ушел».
Действительно, с 1558 по 1566 годы подушные налоги для новгородцев увеличились с 1,7 пуда хлеба в год до 3,5. И в этом росте налогов решающую роль сыграли военные конфликты, в которых новгородцам пришлось участвовать, — с Швецией и Ливонией. Получалось, что Иван Грозный, наблюдая последствия политики выжженной земли (которую проводили в отношении Новгорода его дед и отец — Иван III и Василий III), эпидемий и природных катаклизмов, предпринял попытку вернуть новгородцам былое благополучие, дать больше воли и прав, но, в конечном счете, втянул громадную территорию в череду непрерывных войн и конфликтов.
В вышеупомянутой работе Сергея Нефедова читаем: «Север и Новгородчина издавна относились к бедным областям; здесь часто бывали неурожаи, сюда привозили хлеб из центральных районов… Однако в 1560—61 годах голод пришел и в Замосковье, цена ржи в центральных районах поднялась до 50—60 денег за четверть», то есть — в три раза. Следовательно, в Новгороде привозного хлеба стало меньше, и он продавался уже в 8—10 раз дороже, чем прежде.
Естественно, такая ситуация создавала благоприятную почву для недовольства политикой, которую проводил московский царь. Вполне могли и должны были появиться традиционные для Новгорода настроения «уйти в Литву». И вовсе не потому, что Литва могла спасти, обеспечить богатую и сытую жизнь, а потому, что нужно было что-то менять.
Вместо эпилога
Необходимость перемен для новгородцев осознавал и царь. Поэтому немедленно после возвращения в Москву из Александровской слободы он начал готовить новое уложение для Новгорода в части полномочий во внешней политике. Говоря конкретно, Иван Грозный намеревался дать новгородцам еще больше самостоятельности в налаживании и развитии связей с заграницей. Прежде всего, с ближайшим соседом — Швецией, которая, несмотря на заключенный в 1564 году семилетний мир, постоянно искала шанс поживиться за счет владений России на Северо-Западе.
Исполняя свой замысел, Иван Грозный велел сделать печать новую в Великий Новгород для новгородских наместников, чтобы печатать (заверять. — Г.Р.) грамоты перемирные с шведским королём Новгороду о перемирии и грамоты посыльные печатать о порубежных и о всяких делах к шведскому королю. А на ней — клеймо: место, а на месте — посох, а у места с одной стороны — медведь, а с другой стороны — рысь, а под местом — рыба, а около печати — подпись: «Царского величества боярина и Великого Новгорода наместника печать». Печать и соответствующие полномочия были переданы правителям Новгорода 1 сентября 1565 года.
Для понимания стоимости залога при- веду цитату из статьи доктора исторических наук Сергея Нефедова «О возможности применения структурно-демографической теории при изучении истории России XVI века» (журнал «Отечественная история, 2003, № 5): «Около 1520 года обычная дневная оплата неквалифицированного работника в Москве составляла полторы деньги в день, а четверть ржи стоила 10 денег, на дневную плату рабочий мог купить около 11 кг хлеба. По европейским меркам, это весьма высокий уровень оплаты, свидетельствующий об относительном изобилии продовольственных ресурсов. В 1568 году работник на Белоозере получал 1 деньгу в день, а четверть ржи стоила 20 денег, на дневную зарплату можно было купить 3,6 кг зерна». То есть, чтобы обеспечить 10-тысячный залог, примерно три тысячи человек должны были бы трудиться не покладая рук целый год! Но поручители брали на себя груз ответственности, хотя могли просто-напросто лишиться своих состояний. И это еще больше вызывало недоверие царя к своему окружению.
Кто за кого?
Трудно сказать, как должен или мог бы вести себя Иван Грозный в ситуации, когда доверять практически никому было нельзя, когда вчера еще верные друзья (Курбский) становились сегодня предателями. Тиран Грозный должен был бы залить кровью всю Москву, как он уже делал, если верить Карамзину и Ко. Однако царь поступает иначе. «Измена князя Андрея Курбского и некоторых других бояр, бежавших в Литву, и вскоре за тем последовавшие вторжения литовцев и крымцев в русские пределы до того усилили подозрительность в Иоанне, что он не считал себя безопасным в самой Москве, и 3 декабря со всем своим семейством и многими приближенными людьми, взяв с собою разные драгоценности, выехал из столицы неизвестно куда, — так описывает знаменитый отъезд царя из столицы митрополит Макарий в «Истории русской церкви». — Чрез месяц (3 генваря 1565 г.) из Александровской слободы он прислал митрополиту грамоту, в которой горько жаловался сначала на бояр вместе вообще со служилыми людьми за их постоянные измены и злоупотребления, потом на святителей и все духовенство — за то, что они, соединясь с боярами, вступаются за виновных, покрывают их своим ходатайством пред государем, и наконец объявлял, что, не могши более сносить многих изменных дел, он оставил свое государство и поехал поселиться там, где Бог укажет». Карамзин, рассказывая о том же, предупреждает читателя: «Иоанн искал предлога для новых ужасов — и вдруг, в начале зимы 1564 года, Москва узнала, что царь едет неизвестно куда…».
Кажется, все понятно. 36-летний государь, потеряв веру в соратников и в себя самого, оставляет царство. Решение не самое мужественное, но психологически объяснимое: если его подозрения преувеличены, верные слуги пойдут за ним. А если — нет, то справиться с оппозицией у царя сил не хватит.
И Москва послала за ним, получив грамоту из Александровской слободы. Причем во главе посольства оказался не митрополит, как логично было бы предположить, а новгородский владыка Пимен. Наверное, не стоит объяснять, почему. И все же!
Путь к слободе
По Карамзину выходит, что «архипастырь остался блюсти столицу, которая была в неописанном смятении». Но посмотрите те, кто не знает географии ближнего Подмосковья: 3 января пришла грамота от царя, а 5 января огромная делегация уже входила к нему во дворец в Александровской слободе. То есть сборы, дорога, доклад царю и разрешение предстать перед ним — все эти события уложились менее чем в двое суток. Потому что слобода находится всего в 110 км от Москвы, и если поехал бы туда митрополит, то блюсти столицу было не нужно: он мог бы вернуться уже 6—7 января.
Но Афанасий не поехал, потому что в Москве знали, кто именно наиболее авторитетен в глазах Ивана Грозного. Новгородский архиепископ, которого он прочил в митрополиты, но которого отверг церковный собор!
Казалось, для Пимена настал звездный час. Это ощущение тем более усилилось, что царь сказал в ответ на просьбу Пимена вернуться на престол: «Для вас, богомольцев наших, архиепископов и епископов, соглашаюсь взять свое государство». И добавил: «А на каких условиях, вы узнаете». Условия стали известны 2 февраля, когда Иван Грозный въехал в Москву: опричнина и жестокое наказание виновных (или обвиненных, как пожелаете).
Впрочем, мы не станем пересказывать историю вслед за многими. Отметим лишь, что «звездный час» Пимена обернулся для него трагедией. Последовавшие за возвращением царя события (казни бояр и дворян) были тесно связаны с именем новгородского владыки как царского увещевателя, как человека с сильной волей и влиянием на Ивана Грозного. Присутствия рядом с царем столь мощной фигуры придворная челядь допустить не могла. И когда «блюститель столицы» митрополит Афанасий примерно через год (16 мая 1566 года) оставил кафедру, в преемники его был избран вновь не Пимен. Сперва бояре попытались подсунуть царю первого своего кандидата — казанского архиепископа Германа. Царь отверг. Тогда был выдвинут игумен Соловецкого монастыря Филипп.
В своей «Истории русской церкви» митрополит Макарий изумляется: «Как мог Иоанн, отвергнув Германа, избрать на митрополию Филиппа? Чем известен был Филипп до того времени? Может быть, Иоанн рассчитывал, что Филипп охотно согласится быть в полной его воле и, занимая митрополитскую кафедру, будет постоянно держать его сторону, и ни в чем не станет ему противоречить». Так рассуждает авторитетный церковный историк, настаивая, что Иван Грозный самостоятельно сделал выбор в пользу Филиппа. Хотя противоречие очевидно: «постоянно держать сторону царя» был готов Пимен. Иллюзии на счет Филиппа у царя рассеялись довольно скоро.
В тисках голода
Пока в Москве раскручивалась спираль интриги, Новгород жил своей жизнью со всеми радостями и печалями. Последних, увы, было больше. Тому виной были эпидемии, которых случилось здесь в первой половине столетия четыре или пять, а вторая и вовсе началась трагически (по материалам новгородских и псковских летописей):
1551—1552 годы — был мор великий в граде Пскове и по волостям, в октябре до 7 числа положили в скудельницу 4800 и закопали, и после того с 3 ноября до 9 числа положили в новую скудельницу 2700 и закопали… умирали тогда много простые люди железою (от чумы. — Г.Р.)… И в год положили в скудельницах 35 тысяч, а по буям не ведомо сколько.
1552-й — началось смертоносное поветрие в Великом Новгороде. С августа оно стало очень сильное и было от Семенова дня до Николы зимнего (14 сентября — 19 декабря, — Г.Р.). Многие церкви без служб были долгое время. Всего погибло в Новгороде и Старой Руссе 279 594. Последняя цифра (мы с ней уже знакомы) никак не укладывается в голове. Если сравнивать с Псковом, то новгородская чума необъяснимо сильна (хотя, напомню, новгородцы выставили заслоны, запретив под страхом казни приезжать кому-либо из Пскова в Новгород во время чумы). Скорее всего, в летописи ошибка на порядок: 27—28 тысяч погибших — тоже много, но хотя бы реально. Или намеренное преувеличение. Так было, например, с описанием чумы 1467 года, когда сообщалось, что в Новгороде умерло более 48 тысяч человек, а по области — более 250 тысяч. Невозможно представить, чтобы менее чем за 100 лет население восстановилось. И снова вымерло…
1560-й — в Новгороде и Пскове зима была без снега, а лето сухое, неурожай и дороговизна хлеба. Такая, что четверть ржи покупали по 16, овса — по 12, ячменю — по 20 денег, а пшеницы — по 33 копейки.
1562 год — в Пскове рожь худая родилась.
1564-й — в Пскове и Новгороде дождь был до Рождества Христова, а снегу не было. С 9 декабря дороги не было людям, и в городе все было дорого, по 11 алтын рожь. А хлеб в поле остался, не пожат и не обряжен.
1565-й — в Новгороде хлебный недород.
1565-й — в Новгороде был великий огонь, который остановили иконой Божией Матери «Знамение».
1566-й — появилось поветрие в Новгороде и Шелонской пятине.
К концу 60-х, как следует из «Аграрной истории Северо-Запада России в ХVI веке» (1974), новгородская земля находилась в великом разоренье. В забытой сегодня монографии Сергея Бахрушина «Иван Грозный» (1942) находим подтверждение: «В Новгородских пятинах, находившихся по соседству с театром Ливонской войны, пустовало приблизительно 92,5% земли. На немногих крестьян и посадских, оставшихся на прежнем месте жительства, всей тяжестью падала уплата налогов и несение служб за тех, кто ушел».
Действительно, с 1558 по 1566 годы подушные налоги для новгородцев увеличились с 1,7 пуда хлеба в год до 3,5. И в этом росте налогов решающую роль сыграли военные конфликты, в которых новгородцам пришлось участвовать, — с Швецией и Ливонией. Получалось, что Иван Грозный, наблюдая последствия политики выжженной земли (которую проводили в отношении Новгорода его дед и отец — Иван III и Василий III), эпидемий и природных катаклизмов, предпринял попытку вернуть новгородцам былое благополучие, дать больше воли и прав, но, в конечном счете, втянул громадную территорию в череду непрерывных войн и конфликтов.
В вышеупомянутой работе Сергея Нефедова читаем: «Север и Новгородчина издавна относились к бедным областям; здесь часто бывали неурожаи, сюда привозили хлеб из центральных районов… Однако в 1560—61 годах голод пришел и в Замосковье, цена ржи в центральных районах поднялась до 50—60 денег за четверть», то есть — в три раза. Следовательно, в Новгороде привозного хлеба стало меньше, и он продавался уже в 8—10 раз дороже, чем прежде.
Естественно, такая ситуация создавала благоприятную почву для недовольства политикой, которую проводил московский царь. Вполне могли и должны были появиться традиционные для Новгорода настроения «уйти в Литву». И вовсе не потому, что Литва могла спасти, обеспечить богатую и сытую жизнь, а потому, что нужно было что-то менять.
Вместо эпилога
Необходимость перемен для новгородцев осознавал и царь. Поэтому немедленно после возвращения в Москву из Александровской слободы он начал готовить новое уложение для Новгорода в части полномочий во внешней политике. Говоря конкретно, Иван Грозный намеревался дать новгородцам еще больше самостоятельности в налаживании и развитии связей с заграницей. Прежде всего, с ближайшим соседом — Швецией, которая, несмотря на заключенный в 1564 году семилетний мир, постоянно искала шанс поживиться за счет владений России на Северо-Западе.
Исполняя свой замысел, Иван Грозный велел сделать печать новую в Великий Новгород для новгородских наместников, чтобы печатать (заверять. — Г.Р.) грамоты перемирные с шведским королём Новгороду о перемирии и грамоты посыльные печатать о порубежных и о всяких делах к шведскому королю. А на ней — клеймо: место, а на месте — посох, а у места с одной стороны — медведь, а с другой стороны — рысь, а под местом — рыба, а около печати — подпись: «Царского величества боярина и Великого Новгорода наместника печать». Печать и соответствующие полномочия были переданы правителям Новгорода 1 сентября 1565 года.
Геннадий РЯВКИН
