Борису АКУНИНУ надоели исторические романы и детективы
В прошлом и этом году вышли два первых тома серии «История российского государства». Том 1: «От истоков до монгольского нашествия». Том 2: «Ордынский период». И это только начало. Проект рассчитан Акуниным на 10 лет и восемь томов.
Во-первых, срок написания уже вызывает скепсис: как так? Почему 10, а не 7 или не 5 лет и 11 месяцев? Разве можно рассчитать? Впрочем, если взять Александра Дюма, который с 1844 по 1853 годы написал: «Три мушкетёра», «Дочь регента», «Двадцать лет спустя», «Королева Марго», «Граф Монте-Кристо», «Виконт де Бражелон», «Две Дианы»» «Графиня де Монсоро», «Сорок пять», «Ожерелье королевы», «Шевалье де Мезон-Руж», «Жозеф Бальзамо», «Исповедь фаворитки», «Тысяча и один призрак», «Чёрный тюльпан», «Анж Питу» и «Графиня де Шарни», — то можно…
Во-вторых, о проекте Акунин в своем блоге сказал прямо: «Ничего развлекательного в нем нет».
В-третьих, о познавательном тоже предупредил (в предисловии к тому 1): «Я пишу для людей, плохо знающих российскую историю и желающих в ней разобраться. Я и сам такой же». Хотя жанр книги определен издателем так: «научно-историческая».
Что же такое написал родитель Фандорина? Чтобы разобраться, на прошлой неделе поздним вечером я не поленился досмотреть до конца презентацию второго тома «Истории» на одном из популярных телеканалов. Не удалось — разобраться. Вместе с Акуниным передачу вел Леонид Парфенов. Как обычно, говорил он больше всех и в основном о выходящем из печати втором томе своей книги «Намедни. 1946—1960».
Зрелище и слухище меня поначалу раздражало, а потом забавляло: сидит презентуемый и слова вставить не может. А вологодский ферт красуется себе перед монитором. Неужели никто не мог сказать ему в рекламной паузе типа: «Слушай, заткнись, пожалуйста, да?».
Ну, да Бог с ним, с Парфеновым. А что думают об историке Акунине умные люди?
Михаил СОЛОМАТИН («Русский журнал»):
«Акунин считает себя если не первооткрывателем российской истории, то кем-то вроде продолжателя Ключевского. Он нарочито отказывается знакомиться с трудами послереволюционных отечественных историков (из них упомянут только Б.А. Рыбаков, которому Акунин дал два определения: «главный советский специалист по древнерусской истории»). Из-за такого своего нежелания знакомиться с работами, написанными за последние девяносто лет, Акунин оказывается абсолютно не в курсе той проблематики, о которой пишет.
Например, Акунин считает, что падение значимости пути «из варяг в греки» в XII веке стало для России «экономической катастрофой», подорвавшей основу благосостояния страны. Надо заметить, что вопросы древнерусской торговли исследованы в советской историографии очень подробно. Согласно этим исследованиям, XI и XII века были периодом не упадка российской торговли, а ее расцвета (см. напр. Новосельцев А.П., Пашуто В.Т. Внешняя торговля Древней Руси (до середины XIII в.), История СССР, № 3, 1967).
Акунин старается доказать, что Юрий Долгорукий «не отличался государственной мудростью и полководческими талантами», а его роль в русской истории сильно преувеличена. В частности, Акунин сообщает как увлекательную новость, что имя Долгорукого «прославлено в истории и известно всякому современному россиянину благодаря событию, которого, собственно, не было». Посмотрев в школьные учебники, Акунин мог бы убедиться, что современный россиянин и без него знает, что Москва не была основана Долгоруким, а всего лишь была впервые упомянута в контексте его княжения».
Никита СОКОЛОВ («Отечественные записки»):
«Текст акунинской истории, безусловно, принадлежит беллетристу. По существу это даже не связное повествование, а простое собрание выписок, сгруппированных «по персоналиям» первых киевских князей. Прежде всего — выписок из «Повести временных лет», которую автор отважно полагает единственным письменным источником. Капитальный пятитомный свод «Древняя Русь в свете зарубежных источников», обнимающий византийские, арабские, западноевропейские и скандинавские источники, совершенно напрасно не заслужил внимания Акунина.
Подробно выписанные баснословные предания из летописи далее сопровождаются комментариями, а по существу — выписками же из весьма немногих обзорных трудов историков первого ряда: Николая Карамзина, Василия Ключевского, Сергея Соловьева и Георгия Вернадского. Почему в эту почтенную компанию затесался обильно цитируемый Александр Дмитриевич Нечволодов — генерал-лейтенант Главного штаба и составитель патриотических басен о России для кадетских корпусов, утверждавший, в частности, что «кентавры и амазонки были русские», а «Троей овладели предки донских казаков», понять решительно невозможно».
Игорь ДАНИЛЕВСКИЙ, доктор исторических наук:
«Если коротко, это произведение можно отнести к жанру, который называют folk-history, — это когда дилетант пишет для дилетанта, излагая свою личную точку зрения на прошлое. Таких книг каждый год выходят сотни, если не тысячи. Единственное их отличие от этого произведения в том, что на них не значится фамилия «Акунин».
Станислав ГВИЗДА, журналист (Тверь):
«Акунину после первого тома вменяют гордыню. Думаю, это не гордыня, это общий тренд. Писатели — совесть русской нации — заменили нам историков. Вот на Западе они как-то умудряются сосуществовать. Подозреваю, что там люди просто хорошо понимают ту грань, где кончается обычно скучно преподносимая наука и начинается увлекательное чтиво — смесь авторской выдумки и исторических интерпретаций, переходящих в откровенную вольность.
Я говорю люди и подразумеваю элиту, потому что за счет достоверного знания ученых легко двигать прогресс вперед и все глубже познавать действительность, а за счет развлекательной беллетристики легко управлять своими гражданами. Вообще, это называется демократия, которую обслуживают господа Акунины своим авторским мнением. Это не хорошо и не плохо. Это данность, в которой, увы, истине и демократии с ее все более «массовизирующимся» обществом не по пути.
Наш вариант еще страшнее западного: мы принимаем беллетристику выдуманного сакрального знания (типа «Код да Винчи») за истинное сакральное знание, коим для Запада является наука. Мы снимаем вопрос достоверности с повестки дня — мол, история открыта для любых интерпретаций и фантазий, коим дает «зеленый свет» туман ранней истории славян и возникновения русской государственности. Не забывайте об этом, когда будете советовать прочитать «бродилку в тумане» Акунина кому-либо. Не забывайте об этом, когда будете пересматривать «Сталинград» Бондарчука.
Как же прав был ненавистный многим Путин, когда дал отмашку на единый учебник истории! У нас нет жирной точки отсчета — не в конце истории, а в ее начале. Пришла пора ее сотворить, а то наступит время, и в школах будут учить историю по Акунину, а потом по Фоменко с Носовским, а потом по фантастике и фэнтези. Грань между учебой и любовью к знанию тоже ведь очень зыбкая».
Ну вот, скажете вы, так-то любой может рецензии сочинять — с ножницами в руках. А что ж за книга-то? Может, интересная?
Вот вам — отрывок из первого тома «Истории». Конечно, про Новгород. Фрагмент небольшой. Вообще, книга состоит из 131-й главы (без предисловий и примечаний). И все калиброванные — примерно по полстраницы газетной.
Особый путь
Глава 122 из тома I «От истоков до монгольского нашествия»
Новгород был самым долговечным из русских государств периода раздробленности, а в период своего расцвета — и самым большим. Оно просуществовало в автономном, полунезависимом состоянии больше трех веков, поглощенное Москвой лишь во второй половине XV столетия.
В нашей истории Новгород стоит особняком. В силу ряда факторов его судьба складывалась совершенно иначе, чем у других российских регионов. Некоторые авторы до сих пор вздыхают, что Русь в своем государственном развитии пошла по «московскому», а не по «новгородскому» пути.
В период монгольского владычества, когда основная часть страны попала под власть Золотой Орды, а западные земли одна за другой вошли в литовскую державу, Новгородчина в культурном, политическом, да и этническом смысле оставалась единственным очагом беспримесной «русскости». Жители бывших новгородских владений и поныне слывут эталоном великорусского генетического типа — если считать таковым смешение восточно-славянского, финно-угорского и варяжского элементов.
При этом новгородская земля, как мы помним, исторически была колыбелью всей отечественной государственности. Именно здесь в середине IX века зародился импульс, приведший к созданию новой страны.
Никто наверняка не знает, почему самый древний из русских городов называется «Новым». Видимо, он считался таковым по отношению к какому-то другому городу — возможно, Старой Ладоге, варяжскому поселению, где первоначально утвердился полумифический Рюрик. Так или иначе, если Киев получил прозвание «матери русских городов», то их «отцом», безусловно, следует полагать Новгород.
В Киевском государстве положение Новгорода было привилегированным, особенным. Его население пользовалось правами и преимуществами, которыми не обладали другие области. Помимо традиционного почтения к истоку великокняжеской власти это объяснялось еще двумя причинами. Во-первых, Новгород был северными воротами пути «из варяг в греки»; во-вторых, в случае конфликта с центром новгородцам было очень легко позвать на помощь своих соседей, воинственных норманнов, что несколько раз и происходило.
Однако в XII веке положение Новгорода претерпело существенные изменения.
Значение великого речного пути упало, что ослабило экономическую связь русского Северо-Запада с Юго-Востоком. В то же время у Новгорода развились собственные торговые отношения с балтийско-европейскими портами, и Киев в этих отношениях не участвовал. Новгородская боярско-купеческая элита перестала нуждаться в централизованной власти, а у киевских (позднее — владимиро-суздальских) великих князей не хватало сил крепко привязать к себе богатую и могущественную область, способную за себя постоять.
С середины XIII века, после монгольского нашествия, у новгородцев появилось дополнительное основание держаться особняком от остальной Руси. Защищенный расстоянием, лесами и болотами, Новгород не был разорен Ордой, а впоследствии избежал оккупации. В этот период республика несомненно вовсе разорвала бы связь с, казалось, окончательно погибшей страной, если б не одно обстоятельство, сыгравшее роковую роль в истории новгородского государства.
Дело в том, что новгородцы, пользуясь выгодами торговли, мало развивали сельское хозяйство — суровый климат и скудные почвы делали этот труд слишком невыгодным. Проще и дешевле было закупать хлеб у соседей. Однако при всяком конфликте поставки прекращались, и Новгород оказывался перед угрозой голода. Силой оружия подчинить республику было непросто, а надолго там закрепиться и вовсе невозможно, но зависимость от импорта продовольствия крепко привязывала северян к остальной Руси, прежде всего владимиро-суздальской. В Новгороде всегда существовала сильная «суздальская» (потом — «московская») партия, жившая за счет хлебной торговли и отстаивавшая интересы великокняжеской власти. В конечном итоге эта продовольственная зависимость привела к падению купеческой республики.
Власть Киева над отдаленной северной провинцией начала ослабевать после смерти Ярослава Мудрого. В течение следующего полувека вследствие чехарды на столичном престоле в Новгороде шесть раз сменялись князья, что поколебало престиж княжеской власти в городе, где издавна была сильна собственная торгово-земельная аристократия. Новгородцы, которые дважды успешно возводили на трон выдающихся правителей — Владимира Красно Солнышко и Ярослава Мудрого — всегда отличались своенравием и непокорностью. Еще в период формальной подчиненности Киеву, в 1102 году, произошел один характерный случай, ставший провозвестником грядущей независимости.
Великий князь Святополк Изяславич договорился с Владимиром Мономахом, что сын последнего, Мстислав, уступит новгородское княжение Святополкову сыну Ярославу. Однако новгородцы с этим не согласились. Они заявили, что не хотят расставаться с полюбившимся им Мономашичем и Святополчича к себе не примут. Город посмел воспротивиться воле двух сильнейших феодалов тогдашней Руси, поставив под угрозу компромисс, который был достигнут Святополком и Мономахом с немалым трудом.
Интересно, что великий князь не стал карать строптивцев, а пригласил их к себе для разбирательства. Новгородские послы прибыли в Киев и повели себя там удивительным для подданных образом. Когда Святополк начал настаивать на своем решении, северяне дерзко ответили: «Если у твоего сына две головы, пусть приезжает». Поразительная по наглости угроза, произнесенная в лицо монарху прямо в его столице, не только осталась безнаказанной, но послы еще и добились своего. Великий князь поспорил-поспорил, да и уступил. Новгородцы вернулись обратно с Мстиславом, который еще долго после этого у них правил.
Авторитет центра совсем ослабел во второй четверти XII века, когда началось соперничество Мономашичей с Ольговичами. Новгородчина, как и другие русские земли, оказалась втянута в нескончаемое противостояние, но не пожелала быть игрушкой в руках властолюбивых князей и предпочла взять свою судьбу в собственные руки. Сын Мстислава Владимировича, столь любимого новгородцами, Всеволод Мстиславич, не пользовался в городе популярностью. Как выразился Костомаров, «характер у новгородцев отличался живостью и изменчивостью». В 1136 году они восстали и, сказав: «Ты посиди у нас, пока мы поищем себе другого князя», поместили Всеволода вместе со всей семьей под арест. Продержали князя в заточении несколько недель, а потом прогнали вон, обвинив в том, что он «не блюдет смердов», то есть плохо заботится о простых людях.
С этого момента Новгород переходит от единоличного княжеского правления к правлению коллегиальному, что и дает историкам основание называть это средневековое государство республикой, хотя установившийся здесь строй можно считать республиканским лишь со множеством оговорок.
Что еще? За первый том своего проекта Борис Акунин был удостоен в этом году антипремии «Абзац» в номинации «Почетная безграмота».
Но Акунин не был бы Акуниным, если б остановился на «научных изысканиях». Параллельно «в качестве гарнира» (по его же выражению) он пишет и художественные произведения. Они входят в проект по разряду «История российского государства в повестях и романах». К первой книге прилагается сборник «Огненный перст», в который кроме повести, давшей название сборнику, входят произведения «Плевок дьявола» и «Князь Клюква». Автор утверждает, что «это начало очень длинного, на тысячу лет, рассказа о взлетах и падениях одного рода, живущего в России с незапамятных времен».
Фото из архива «НВ»
