Глава из книги Геннадия РЯВКИНА «Апостолы и отступники»
4 сентября 1916 года, Париж
Депутат Лонге заявился в своей манере — без доклада и с утра пораньше. Его голос был отчётливо слышен из парадной, когда Наталья помогала ему снять неизменное летнее пальто:
— Я срочно должен видеть Лео! Где мой Лео, черт возьми?
Парламентарию нравилось дразнить Наталью своими мушкетерскими замашками: чертыхаться, громко стучать деревянными каблуками по паркету и — самое безобидное — молодцевато подкручивать рыжие прокуренные усы, которые упорно сторонились этой лихости и шика.
1
Недовольный Троцкий не вышел из кабинета навстречу Лонге, даже не встал из-за стола. Гость не зван! К тому же опять будет шуметь и курить свои вонючие сигары Fonseca, которые ему якобы из самой Гаваны раз в три месяца присылает в подарок кубинский никотиновый магнат Франсиско Фонсека. Нет сомнения, что — производитель отравы: после «Фонсеки» помещение проветривалось не менее часа.
Впрочем, вентиляция была весьма условной. Вместо сигарного дыма квартира наполнялась запахами улицы Угри, где обитали торговцы и мастеровые: керосином, рыбы (ею торговали под окнами квартиры) и лошадей. Странно, что никогда не пахло шоколадом, хотя где-то рядом располагалась фабрика Lombart, куда пыталась устроиться работать в 1903 году Наталья. Но русских не брали! Китайцев брали, вьетнамцев, латиносов — вообще очень охотно. Русским отказывали…
Ну да черт с ними, шоколадом и рыбой! Да и Лонге с его сигарой не такой уж враг ему. Себе? Троцкий не мог уразуметь, этот Фонсека, если только он был причастен к появлению сигар у депутата, все-таки дарил их из уважения или из ненависти к Лонге?
Депутат ворвался в кабинет, широко распахнув дверь и объятия:
— Мой дорогой Лео! Как рад я видеть вас здоровым и веселым!
Неправдой было и то, и это. Троцкий третьего дня простудился — не очень сильно, но в город не выходил, — а кроме того, не имея вестей от министра Мальви, не имел и повода для оптимизма. Лонге это было отлично известно, но он не считал возможным нарушить ритуал приветствия, которое всегда было одинаково и ставило Троцкого перед необходимостью соответствовать произносимым словам. Лев Давидович изобразил улыбку на улице и коротко бросил:
— Работаем, пока силы не оставили.
— Не скромничайте, мой дружище! Мой великий русский друг! Не знаю, над чем вы работаете, но уверен, это не будет направлено во вред Франции и России, а только во благо и процветание.
Вслед за этим Лонге с размаху грохнулся в придвинутое к столу кресло, которое почти живым голосом взвизгнуло под ним, и абсолютно спокойным голосом произнес:
— Лео, закройте, пожалуйста, дверь. Затворите поплотней и садитесь. Я наконец-то принес вам новости.
2
Дождавшись, пока Троцкий выполнит его указания, депутат достал сигару, раскурил и равнодушно сказал:
— Министр Мальви выполнил, что обещал. Вчера вечером мы разговаривали о вас почти 30 минут. Он заверил, что приказ о вашей экстрадиции согласован с Surete generale, и лично начальник контрразведки Жан Леймари обеспечит ваш безопасный проезд в Испанию. Приказ поступит в канцелярию уже завтра. Возможно, вечером его вам вручат…
Троцкий не сумел скрыть довольную улыбку:
— Огромное спасибо, Жан. Не думал, что получится так скоро.
— И правильно, что не думали! — перебил его француз. — Вам предстоит еще погостить у нас.
— Не понимаю…
— Лео, вы не можете вот так напролом броситься в Барселону, а оттуда в Нью-Йорк! Я, право слово, удивляюсь вам, русским. Точнее, вашей готовности вскочить и бежать.
— Но вы же сами говорите, что завтра я, вероятно, получу уведомление…
— Это так! Но вам будет предложено самостоятельно выбрать страну, куда вы хотели бы, чтобы вас выслали. Европейскую страну!
— Вот оно что, — протянул Троцкий.
— Это обычный порядок для политических, — усмехнулся Лонге. — Вам стоит обратиться в посольства Англии, потом — Италии, затем — в миссию Швейцарии. Первые два вам логично откажут…
— Почему логично? — не удержался Троцкий.
— Потому что для них вы — немецкий шпион! Вы ведь желаете поражения России в этой войне?
— Жан, не начинайте!
Лонге улыбнулся и выпустил в потолок клуб густого желтоватого дыма:
— Могли бы предложить другу и рюмку коньяку, суровый мой хозяин!
Троцкий встал и, подойдя к секретеру, достал из-за книг початую бутылку Courvoisier Napoleon.
— Рюмки нет, вот — бокал, Жан. Но продолжайте! И вообще, к чему этот театр — рюмки, коньяки? Вы же видите, в каком нетерпении я нахожусь, черт побери! Вот, уже на вашем языке заговорил…
— Хм, театр! «Курвуазье Наполеон»… Вообще, среди «наполеонов» я предпочитаю «Шабасс» и на крайний вариант «Камю». Но зная вашу неприязнь к алкоголю, так и быть…
3
Троцкий нервно прошелся по кабинету. Шпион! Да под этой маркой его уже завтра к стенке поставят! Русская контрразведка спит и видит, чтобы французы задержали его или Мартова как шпионов. Ленину в Берне хорошо, там все жандармы и разведки равны, а местные только наблюдают со стороны, кто кого раньше придушит и кто больше заплатит за то, чтобы полиция начала действовать. Но она давно уже забыла, что такое «действовать», тем более самостоятельно. Эдди Мюллер, которому уже почти 70 лет, мирно доживает свой век на должности директора департамента юстиции и полиции и ни с кем не хочет ссориться. Как бывшему президенту страны ему никто не может кинуть упрек…
— Не мельтешите, мой друг! Шпион в данном контексте — имя нарицательное. Думать, не значит знать. А в вашем случае даже хорошо, что в вас подозревают германского агента. Вы же что-то такое писали, что евреи сегодня только в Германии чувствуют себя свободными людьми? Писали, помню. Но в Германию вас не пустят...
Лонге, довольный своей иронией, рассмеялся и отхлебнул коньяк из наполовину наполненного бокала:
— … поэтому проситесь, когда откажет и Швейцария, в Испанию.
— А почему откажет Швейцария?
— Потому что русская разведка и контрразведка имеют там сильные позиции. Вы им там не нужны. Арестовать вас они не могут — поднимется большой шум. А следить за вами со стороны им обидно. Могут, конечно, убить. Но вы ведь не поедете в Берн?
Троцкий сел за стол. Он смотрел на француза и молчал. Карусель мыслей неслась у него в голове. Если б кто-то заглянул туда, изумился бы: о чем думает этот человек!
Троцкий думал и не думал, а как-то обрывочно перематывал свои недодуманные вопросы: кто такой этот Лонге? На три года старше его, но говорит по-русски — как петербуржец, по-английски — как лондонец… Ну, тут неудивительно: в Лондоне родился… Симпатизирует большевикам. Почему? Внук Маркса. Ну и что? Первым в Европе разоблачил Азефа, еще в 1909 году выпустил книгу… Брошюру, пусть так, но откуда материал? Многое из того, что обнародовал Лонге, не найти в газетах… Знаком с министром внутренних дел Мальви и директором «Сюрте женераль» (контрразведки!) Лаймером. Странные связи для социалиста, пусть и либерального толка… Испания…
— А что мне делать в Испании?
— Ждать парохода в Америку, — глухо отозвался Лонге, поднося бокал ко рту. — Эжен Виго вам всё организует. Через неделю он будет в Барселоне…
— Кто такой этот Виго? Не знаю такого.
— Мигеля Альмерейда знаете?
— Главного редактора «Боннет руж»? Знаю…
— Это он самый и есть! Кстати, Мальви сказал, что ночью должны расстрелять четверых русских моряков с «Аскольда». Если сказал, значит, расстреляли. Вам их не жалко?
4
Троцкий бешено зыркнул на француза:
— Почему я должен их жалеть? Ведь они пытались подорвать крейсер?
— Морской трибунал постановил так. Хотя они не признали вину.
— Я бы тоже не признал…
— Не сомневаюсь, — хохотнул Лонге. — Но экземпляры вашей газеты, найденные там, по-прежнему у Лаймера. Очень трудно поверить, что взрыв организовали германские агенты, завербовавшие рядовых матросов, которые и на берег не могли свободно сойти. Однако не исключено, что они это сделали где-нибудь в Салониках, пока «Аскольд» дожидался министра Барка с наградами для команды. Или в Индийском океане. Представляете, боши прикинулись потерпевшими кораблекрушение, их подняли на борт случайно подвернувшегося крейсера, они завербовали несколько матросов и сбежали!
Троцкий сморщился, слушая Лонге, будто у него страшно болел зуб. Происшествие с «Аскольдом», уже полгода стоявшим на ремонте в Тулонском порту, было совершенно диким и невероятным совпадением. Конечно, он не упустил случая связать своих агентов с командой крейсера, чтобы там получали номера «Нашего слова» и правдивую информацию с фронта. Как только нижним чинам разрешили выход в город, товарищам удалось через какого-то кочегара передать на корабль пачку газет. Через неделю на встречу пришел представитель, как он сказал, ревкома крейсера и попросил «газет побольше, даже старых», потому что они «от жизни совсем отстали за 18 месяцев без земли».
Это было в начале июля. А через месяц на крейсере прошел внезапный повальный обыск. Наверняка по какому-то доносу, потому что искали целеустремленно и нашли оружие, списки ревкома (более 60 человек) и несколько десятков экземпляров «Нашего слова».
Из французских газет Троцкий узнал, что командир «Аскольда» некто «капитан первого ранга С. Иванов-шестой» арестовал 69 человек, а потом списал на фронт каждого третьего — 23 нижних чина. Это произошло, если верить газетам, 9 августа, а в ночь на 20-е случилось покушение на подрыв снарядного погреба. Только кретин не свяжет два этих события.
5
Газетчики, конечно же, связали. И не только это. Они сразу вспомнили взорванный 2 августа в Таранто итальянский дредноут «Леонардо да Винчи» и транспортник «Маньчжурия» — 11 августа в Мисюоле. А потом — пойманных на линкоре «Полтава» и эсминце «Новик» германских диверсантов. И еще, еще… Корабли, остатки адских машин с часовыми механизмами, какие-то латунные гильзы, вызывающие взрыв… И поверх всего — жирный германский след. Который теперь, получается, накрыл и его, Троцкого. Вместе с газетой.
Прав был Ленин в Циммервальде, когда сказал, что слишком многие хотят взять вас в руки как знамя (он имел в виду «Наше слово»), а значит, газету скоро закроют. Это было год назад. Вскоре за Лениным пришел сигнал из парижской комиссии по делам русских эмигрантов, просившей разъяснить характер связей редакции с депутатом рейхстага Филиппом Шейдеманом, остро критиковавшим в этот период Францию и Англию.
Потом появился Лонге…
— Что с вами, мой друг? — подал голос француз, ставя пустой бокал на край письменного стола. — Неужели я так расстроил вас воспоминаниями об «Аскольде»? Бросьте, это пустяки. И подполковник Краузе — Маврикий, кажется, его звали? Странное для русского имя — подполковник тоже пустое. Благодарите Мальви и премьера Бриана, что вас еще тогда не посадили в тюрьму. Впрочем, нет. Благодарите западноевропейскую лень и неповоротливость, которую у вас, в России, почему-то принимают за либерализм. И вот наши вечно сонные либералы всего только закрывают вашу газету, которая сует нос всюду, и ее суют в карман любой шинели.
— Вы отлично знаете, что Краузе убили не революционеры, а солдаты, которым два месяца не давали денег и которых в Марселе держали в казармах под замком…
— Лео, теперь я прошу вас оставить театральный пафос. Под замком! Почему же большая часть убийц были пьяны? Но не в этом же дело, мой друг! Кому вы сможете объяснить хоть что-нибудь, если среди солдат нашли вашу газету? И потом, восемь-то человек в конце концов за это библейское убийство расстреляли?
— При чем тут Библия? — не понял Троцкий.
— Ну как же? — расплылся в улыбке Лонге. — Маврикия Краузе забили камнями, если мне память не изменяет.
Троцкий вдруг понял, что разговор у них получается совершенно пустой, не тот разговор и не о том, о чем нужно сейчас говорить. Он приподнялся из кресла, дотянулся до бутылки, потом — до бокала.
— Благодарю вас, Лео! — склонил набриолиненную голову Лонге. — На чем же мы остановились? Ах, да! Вы обращаетесь в несколько консульств и посольств с прошениями, получаете отказы и в конце концов выезжаете с семьей в Испанию. Так?
— Так, — не очень уверенно отозвался Троцкий.
— Конечно, так! И никак иначе, — улыбнулся Лонге и щедро отхлебнул из бокала. — Лео, я вижу, вы простужены. Советую — выпейте хоть немного этой гадости, которую мы все зовем именем нашего великого императора. Это же сугубо русский рецепт лечения… Мon dieu, мой бог! Вы ведь, как и я, сын сиона. Но всё равно, советую…
6
Троцкого уже всерьез раздражало это словоблудие француза. Но он понимал, что Лонге лишь оттягивает момент сообщения чего-то важного, ключевого; из-за чего собственно и пришел в столь ранний час. Из-за чего накачивается так не по-европейски коньяком, совсем забыв про сигару, которая медленно тлела на краю закопченной чугунной пепельницы каслинского литья, единственной по-настоящему дорогой вещицы из тех, что они с Натальей возят за собой всюду.
Пепельница представляла из себя небольшую ветку, в одну сторону которой рос листок, а в другую — цветок. На листок клали папиросы и сигары, в лоно цветка стряхивали пепел. «Фонсека» лежала на листке. Ей там явно не хватало места, и горка седого пепла уже осыпалась на скатерть. «Черт возьми, о чем это я?» — поймал себя на такой наблюдательности Троцкий и вперил оливковые еврейские глаза в Лонге:
— Говорите, наконец, то, за чем пришли! Мы оба ждем, и достаточно уже кружить вокруг да около!
— Вокруг и около, — меланхолически повторил Жан Лонге. — Какой скупой и точный язык… В Испании вас арестуют…
— Что?!
— Так надо. Вайзман сказал, что это лучший способ очиститься от германской пыли, которая пропитала ваш гардероб…
— Жан! Что вы несете? Меня высылают из Франции, чтобы посадить в испанскую тюрьму? Чего ради?
— Вас высылают по подозрению в шпионаже в пользу Германии…
— Что за чушь! Вы сами это придумали и в это поверили…
— Лео, вам ведь нужны деньги? Перед отъездом вам передадут чеккер, чековую книжку на ваше имя. Там будет двести тысяч долларов. Книжку вы отдадите жене или поместите в некое надежное место. Вас арестуют на третий день по прибытии. В тюрьме вы просто проживете несколько недель, как в отеле. Жена и сыновья будут жить в настоящем отеле, по вашему выбору. Для них вы получите две тысячи песет наличностью… Вот в общих чертах и всё. Спрашивайте, если что-то непонятно.
Троцкий молчал. Лонге тоже молчал. Собственно, начни Троцкий задавать вопросы, француз вряд ли мог бы добавить что-то к уже сказанному. Как бы ни хотелось ему казаться режиссером этой постановки, он был всего лишь статистом, выполнявшим прописанную ему роль. Не совсем простую и не очень сложную.
7
Уильям Вайзман, обратившийся к Лонге осенью 15-го года с настоятельной просьбой быть представленным Троцкому, на деле был постановщиком этой пьесы. Именно он внушил русскому революционеру мысль, что в Америке и в Англии есть большая группа банкиров и промышленников, которые готовы оказать значительную и безвозмездную (!) помощь противникам царского режима. Условие — Россия становится честным союзником названных стран и экономическим партнером. И перестает заигрывать с Германией. Никакого сепаратного мира! Но для этого следует взять власть под контроль, а может быть, и просто — взять власть.
Надо полагать, что такие перспективы, нарисованные перед Троцким, льстили его самолюбию. Ведь понятно, что новым вождем России видят его. Троцкий, знавший про интригу, которую ведет с германским генштабом Ленин, быстро согласился. В конечном счете он ничем не рисковал ни перед англосаксами, обещавшими деньги; ни перед Лениным, который в Циммервальде прямо высказался, что «для революции нужны деньги, а не пропаганда. Пропаганда без революции — ничто. И деньги можно взять, занять, украсть хоть у Сатаны. Бунт спишет всё».
Троцкому нравился цинизм и расчетливость Картавого. Она полностью отвечала его убежденности. Потому он, чтоб показать всем, как нужно готовить Революцию, и пошел на контакт с Вайзманом, представившимся вице-президентом банкирского дома «Кюн, Лоб энд компани» (Kuhn, Loeb & Co). Единственное, о чем он жалел, это о подписанной доверенности на имя Уильяма Вайзмана, разрешавшей ему принимать денежные взносы и аккумулировать на личный счет Льва Бронштейна, открытый в Kuhn, Loeb & Co 11 ноября 1915 года. Но уведомление об открытии счета Троцкий получил в конце ноября и после этого успокоился. Что бы там ни происходило, он всегда сможет доказать, что не пользовался счетом. По крайней мере пока находился в Европе.
Лонге не стал говорить, да он просто не имел права сказать Троцкому, что Виго-Альмерейда уже находится на пути сперва в Мадрид, где встретится с испанским резидентом германской разведки и передаст тому копии документов французского генштаба о состоянии Восточного корпуса, штыки которого направлены в спину воюющему Берлину. Виго даст знать немцам, что эти документы добыты русскими революционерами-пораженцами.
Кроме того, в ближайшие 10–14 дней немецкий агент Поль-Мари Боло (Боло-паша) положит на личный счет Льва Бронштейна в банк Caja de Barcelona 200 тысяч долларов, полученные им от Union Bank of Halifax. Точнее, Боло-паше вручит саквояж с долларами Эрнест Барк, племянник министра финансов России Петра Львовича Барка.
Барк-племянник нужен только для того, чтобы продемонстрировать присутствие российских официальных лиц. На деле поручителями Троцкого являются Абрам Животовский, глава Петроградского торгово-транспортного акционерного общества, завязанного на крупные поставки из США металла, так нужного России в это время. Металл шел через компанию American Metal Company, которую контролировал банкир Макс Варбург, брат Пола Варбурга, вице-президента Федеральной резервной системы, куда стекались сейчас миллионы долларов из всех воюющих стран.
Тот факт, что Абрам Животовский приходился дядей Льву Бронштейну и в детстве, бывая в Яновке, опекал юного племяша, можно в расчет не принимать, ибо родство здесь играло ничтожную роль. Оно всего лишь сокращало время подхода к цели.
Правда, Абрам Львович в 20-е годы в кругу друзей-нэпманов рассказывал, как, избавляясь от надоедливого Лёвки (тот на 11 лет младше дяди), частенько перепоручал его крестьянским дочкам, чтобы они учили отрока вязать лапти. Дескать, этого хочет Давид Леонтьевич, отец мальчугана. «А сам я бежал на пруды удить рыбу или купаться», — признавался Абраша, колыхая животом от смеха.
Увы для него, но продолжалось это только до 12 октября 23-го года, когда в особняк на Большом проспекте пришли люди в кожаных куртках. Они увезли Абрама Львовича для выяснения некоторых обстоятельств, сказав, что знают, чьим родственником он является. С тех пор о Животовском никто не слышал. Тем более никто его не видел. Наверное, решил искупаться в Неве. Хотя — сентябрь…
8
Однако ни Жан Лонге, ни Виго-Альмерейда, ни Боло-паша не знали и никогда не узнали, на что и кем были направлены Троцкому-Бронштейну эти деньги. Они не догадывались, что таким образом (обозначая связи Троцкого с германской разведкой) вице-президент банка и резидент МИ-5 Secret Intelligence Service в Нью-Йорке Уильям Вайзман готовил страховку на случай возникновения непредвиденных обстоятельств, в первую очередь фортелей со стороны Троцкого.
Но тот вел себя вполне адекватно и в Испании, и в США, и по возвращении в Россию. Убедившись в честности «партнера», Вайзман передаст русским через резидента МИ-5 в Петербурге майора Кадберта Торнхилла материалы на Виго-Альмерейда как германского шпиона. Русские, естественно, переправят это в «Сюрте женераль», и французская полиция 7 августа 1917 года арестует Виго-Альмерейда. А уже 14 августа его удавят в тюрьме шнурком от ботинка, когда Виго начнет доказывать, что французские тайны передавал немцам по приказу Леймари.
Боло-паша тоже арестуют по подозрению в сотрудничестве с немцами, но несколько позже. Он будет судим французским судом, приговорен и расстрелян 17 апреля 1918 года.
И Лонге попадет под суд, но тут уж Вайзман ни при чём. Впрочем, наказания внук Карла Маркса избежит. Если не считать таковым пятилетнюю высылку из Франции в… Англию.
Его учитель и кумир Жорж Клемансо потребует тюремного заточения для Жана Лонге на публике, а на деле сохранит с ним самые доверительные отношения. А всё дело в том, что за Лонге будет закулисно хлопотать перед Клемансо и Ллойд-Джорджем лично «красный демон» революции товарищ Троцкий, обещая концессии Франции на русском Севере и Англии — на Урале. Это будет в не таком уж далеком, но пока еще очень неопределенном будущем.
_______________________
*Евангелие от Матфея, 9:29,30
Фото из архива «НВ»
и с сайта dreamwidth.org
