Пусть тот бой не упомянут в списке славы золотой*
Чтобы чувствовать, не обязательно видеть. Наш известный фотожурналист Александр ОРЛОВ родился через три года после войны. Детство на опаленной земле — это на всю жизнь.
Этот монолог записан на персональной фотовыставке Александра Ивановича «Железные игры», посвященной работе военных реконструкторов. Но он, монолог, не о копиях. О подлинном…
Женька
— Самого старшего брата я никогда не видел: он ушел на фронт и не вернулся. О том, что он погиб в Житомирской области, я узнал в 1988 году. До того мать неизменно получала ответы: «В списках умерших от ран, погибших и пропавших без вести не значится».
Мы с товарищами по поисковой экспедиции «Долина» работали в Центральном архиве Минобороны. Попросил сотрудниц: «Девчонки, чужих ищу, а у самого брат погиб. Может...». Одна из них, Маша, поднялась, подошла к картотеке и профессиональным движением достала стопку карточек Орловых Евгениев Ивановичей. 19 штук. Девятым оказался мой брат Женька. Трудно передать, что я тогда испытал, но говорить долго не мог. Горло перехватило…
А все из-за дурацкой путаницы — дивизий под 99-м номером было две. С разрывом в две недели одна из них сменила номер, став гвардейской; вторая была создана на основе стрелковой бригады № 99 и получила этот номер. Обе дивизии одновременно воевали на одном участке фронта, участвовали в одних и тех же операциях. Архивисты смотрели по документам дивизии первого, довоенного еще формирования, а Женя оказался во второй. К 1959 году разобрались и прислали матери похоронку, где не было ни слова о месте, где погиб рядовой Евгений Орлов. Но только в 2012-м я узнал, где он похоронен. Село Минейки, Коростышевский район, Житомирской области. Теперь вряд ли удастся съездить на «братскую» Украину: я же «клятый москаль», и погибший брат мой теперь не освободитель, а оккупант…
Война и немцы
— Я родился в Мясном Бору. Когда подрос, старший брат Николай стал брать меня с собой в лес. Лес наш в 1950-е был страшен. Чернела земля, на которой не хотела расти трава. И лежали убитые. Много-много. Отец работал железнодорожным мастером. В какую сторону ни уйди от рельс — везде были они. У нас не было слова «трупы». Мы никогда не говорили «погибшие». Только «убитые». В форме, но без лиц. Жуткое зрелище. Ну и, конечно, боеприпасов валялось, каких хочешь. Конечно, мы баловались, постреливали, взрывали всё, что взрывалось. Мальчишки же.
У теперешних взрослых, играющих в войну, у реконструкторов — все не так, как у нас. Мы, бывало, сначала передеремся между собой — никто не хотел быть изгоем-немцем. А у реконструкторов пойти во враги — это нормально. Такое ощущение, что это даже где-то внутри сидит. Немцы, конечно, пофорсистее выглядели. И теперешние копируют их форс. Тушенку нашу едят, но маркировочка фрицевская — со свастикой.
Игра в войну стоит не дешево. Немецкий «прикид» намного дороже нашего. За русских воевать дешевле, но тоже надо поднапрячься. Телогреечка дешевле стоит, чем немецкая шинель, но греет лучше. Трехлинейка дешевле маузера, но тоже немалые деньги. У реконструкторов особо ценится подлинное: оружие, снаряжение, даже пуговица от нательной рубашки, если она не новодельная, а подлинная — совсем другое дело.
Сейчас, конечно, подлинное трудновато найти, но был бы спрос: целая индустрия создана для любителей реконструкций. И сапоги тачают, и мундиры с шинелками строчат — на загляденье.
Мы те же?
— На войне не бывает зрителей, и когда снимаю реконструкцию, публика меня интересует меньше всего. Хочу получить от игры эффект настоящего, которое в ней есть. Потому что все эти красноармейцы и враг, включая предателей-полицаев, настолько вживаются в свой образ, в ту личину, которую принимают, что и ты готов поверить в реальность происходящего.
Даже лица, они будто из той эпохи. Я много видел фотографий на памятниках павшим. И вот они, и вот бойцы, которых ты снимаешь в наше время, – ведь те же люди. Это поразительное сходство. Мы все те же? Не дай Бог опять какая-нибудь заваруха — подымемся? Кто-то — да. А кто-то, может, скажет: «За миллиарды Роттенберга? За жен олигархов, массажирующих ступни, гуляя по бриллиантам? Нет!». Не знаю...
Настоящую войну невозможно снять спереди, только вдогонку. Снимки, сделанные во время боя с фронта наступающих, обычно — ложь. Бывала, конечно, и правда. Если из смотровой щели танка, с какой-нибудь высотки и т.д. Не так много вариантов.
Наша фотоправда о войне, снятая в 1941–1945 годах, увы, грешит постановочностью. В наших войсках снимать разрешалось только фотографам политотделов на партдокументы или комсомольские билеты. Иногда на память с друзьями. Журналисты тоже далеко не всё могли снимать. Цензура.
У немцев в каждой дивизии был штатный фотограф, да и другим не возбранялось иметь фотоаппарат и снимать всё, что заблагорассудится. Очень часто потом их снимки становились доказательствами зверств и жестокости. Но, зачастую, немецкие фотографии показывали войну такой, какая она есть. На меня очень большое впечатление произвели фотографии из Мясного Бора, сделанные фотографом 291-й пехотной дивизии Георгом Гундлахом.
Я слышал рассказы наших ветеранов боев в окружении о голоде, который там был. Рассказывали, что солдаты и мирные жители, которых 2-я Ударная армия эвакуировала из деревень, не имея никакой пищи, обгладывали осины. Мне было в это невозможно поверить, но на снимках Гундлаха я это увидел: наши раненые на поляне и каждый древесный ствол обглодан на высоту, до которой можно было дотянуться…
На линии фронта
— Что в современной «Любанской операции» почти подлинное, так это... Тесово-Нетыльский. Это неприятно, горько. Но факт, что поселок выглядит так, что не очень много фантазии надо, чтобы представить себе улетающие от свежих развалин немецкие бомбардировщики.
Совершенно аутентичный пейзаж для съемок о войне. И для реконструкции, естественно. Идешь по улице, впереди маячит разрушенный дом, и тут же появляется группа «оккупантов». А потом «немцы» подваливают к какому-то ларьку: пивка захотели. Из ларька высовываются наши девки и весело ржут, приветствуя, так сказать, приезжих. Это вообще что-то, инфернальная пародия.
Я помню поселок другим — цветущим. Несколько предприятий, хорошие заработки. И снабжение, по советским меркам, достойное — сюда за дефицитами приезжали.
Мне не хочется документировать нынешний антураж. Так не только здесь. На днях был в деревне Матасово. Бывший центр округи. Три последних домишка торчат. В этой деревне — воинское захоронение. К захоронению не всегда можно даже на вездепроходце «ГАЗ-66» добраться.
Почему всё не так?
— Вот и с памятью у нас бывает коряво как-то. Спрашиваю себя, почему за столько лет мы не создали ничего похожего на Германский союз по уходу за воинскими захоронениями? У этого союза 85% бюджета — пожертвования. По всему миру заботятся о своих могилах, и за нашими могилами в Германии ухаживают. А мы? Нет ответа. Хорошего нет ответа.
Надо понимать, что в советские полвека было слишком много всякой разной работы. Задания пятилетки выполняли, соцсоревновались. И все же мемориалы ставили. Шефствовали над ними. Потом стало не до наследия. Сейчас и такое может быть: к памятной дате чиновник районной администрации посылает шофера на кладбище за свежим венком. Надо провести мероприятие на воинском захоронении. Очередная годовщина. Венок денег стоит. За деньги потом отчитываться надо, отписаться. Так проще: поставил, поправил ленточки, даже всплакнул на камеру. Потом водитель венок на место вернул. Всё. Никто никому не должен.
Очень хочу верить, что Победа, ветераны, патриотизм — всё это не сойдет внезапно на нет. Что Родину будем любить, но без ненависти к остальному миру. Когда придет враг, тогда ненавидеть станем. Рано пока.
В шеренгу по одному
— А выставка... Просто хочется, чтобы те, кто придет на нее посмотреть, о чем-то задумались. Может быть, захотели что-нибудь прочесть из нашей истории. Там много чего было: и отчаянная наша русская жертвенность (кто, кроме наших, бросался грудью на дзоты?!), и безжалостность не только к врагу, но и к своему солдату, и ленд-лиз — да-да, он вообще-то крепко нам помог...
Правда, она на мозаику похожа. Наверное, приятнее думать, что Новгород был освобожден с бою. Но бои были на подступах, город немцы оставили. Потом заняли оборону и... Когда я был мальчишкой, в голове не укладывалось, как можно столько настрелять. Немецкое пулеметное гнездо — гильз по грудь. А перед ним — убитые, убитые, убитые...
Цену Победы можно очень просто представить, физически ощутить. Ширина плеч средненького мужика — 60 сантиметров. Умножим на 20 миллионов погибших (теперь принято считать, что как минимум 27). Получим шеренгу, для которой не хватит нашей страны. А от Москвы до Берлина — в четыре ряда…
____________________
* Александр Твардовский. «Василий Тёркин»
Фото с сайта mkrf.ru
