Глава из книги Геннадия РЯВКИНА «Апостолы и отступники»
(Окончание. Начало в «НВ» от 30 декабря)
12 декабря 1929 года.
Москва, Кремль
Настроение после Ходынки у Сталина было хуже некуда. «Ремвоздухзавод» даже по самым оптимистическим оценкам выглядел заурядной мастерской, где ничего, кроме летающих этажерок, производить невозможно. Барак № 7, куда Алкснис готов был перевезти авиаконструкторов, лагерным бараком и был. Хоть ты и называй его «ангар», как Алкснис, все равно: из окон дует, сыро (доски пола брошены на прикопанные в землю бревна), освещение слабое, отопление тоже никудышное…
1
Сталин прошелся по ангару. Ангар был большой. Первая его половина, в которую люди входили бы с улицы, должна была стать столовой и спальней; вторая — рабочим залом. Если установить двухъярусные кровати, полтораста зэкам места хватит.
«Не то что мой дом», — вдруг подумал Сталин, вспомнив десятиметровую хибару в Гори с мутным окном и выложенным кирпичами полом, со столом, табуреткой и тахтой, покрытой соломенной чилопи. На тахте спали мать с отцом. Он до пяти лет спал на столе и всегда очень боялся упасть с него во сне, от чего прижимался к стене. Летом она была теплой почти до рассвета. Боялся напрасно: к краю стола мать придвигала швейную машинку — главное богатство в доме. Машинка была тяжелая и выше стола…
— Здесь можно выживать, — сквозь зубы сказал Сталин Алкснису и перевел взгляд на Миронова. — Работать здесь нельзя. И работать здесь не будут. Или будут делать такие аэропланы, какие… какие нам не нужны…
Здесь будут находиться не зэка, а привилегированные зэка. Они должны спать — на белых простынях и в теплых постелях, они должны кушать — горячую пищу в срок и столько, сколько они будут заказывать накануне; они должны ходить в баню — каждую неделю, а в душ — каждый день: здесь должны быть душевые кабины. Остальное вы продумаете сами. И за то, что забудете, ответите — если надо — головами. Я хочу сказать вам, товарищи Алкснис и Миронов, что вы и так будете за всё отвечать головами. И прежде всего за качество и скорость наших будущих аэропланов. Это справедливо?
— Так точно, товарищ Сталин, — ответили двое почти одновременно, а Алкснис добавил. — Здесь еще работы не закончены.
— Да, это я вижу, — почти миролюбиво кивнул Сталин. — Даю вам время… До Крещения!
— Так точно, товарищ Сталин, — козырнул Алкснис.
Миронов только вытянулся по стойке смирно.
— Вот и хорошо, — Сталину стало смешно. Он дал им пять недель. А поняли они или нет — латыш и еврей, католик и иудей. Сталин подумал об этом уже после сказанного. Но не стал ничего уточнять. Сами разберутся.
Разберутся ли теперь Алкснис, Миронов, Евстигнеев и прочие в том, что ставит целью он? Директор Евстигнеев вообще показался Сталину человеком недалеким и совершенно не на своем месте. Практически ни на один вопрос о программе развития, о порядке заказа и поступления материалов и комплектующих изделий, о запасах топлива и графиках испытания узлов и аэропланов в целом он ничего сказать не мог.
2
Сталин запросил на Евстигнеева справку. Оказалось, что вплоть до 24-го года, когда его назначили директором, Сергей Иосифович (а не Осипович, как называл директора Горшков) три года проработал помощником мастера в военно-инженерных мастерских, а потом столько же и там же служил комиссаром. На полях Алкснис приписал: «ВИМ — это завод «Авиаремонтник» до 1921 г.». Понятно, выдвиженец.
Сталин много встречал таких «красных директоров». Как правило, они смотрели на него выпученными от восторга и преданности глазами и готовы были выполнить любое распоряжение. Вот только сами распоряжаться не могли и не умели. Зато охотно выступали на собраниях и митингах, организовывали субботники и дополнительные смены, давали клятвы догнать и обогнать кого угодно.
Вечером того же дня, 10 декабря, он позвонил Рыкову домой:
— Ты на 39-м заводе был, Алексей Иванович?
— Нет еще, Иосиф Виссарионович. А надо? Что случилось?
Сталин пропустил вопросы:
— ОГПУ когда будет готово к приемке заводов?
— Ждем вашего указания.
— Список готов? Если помнишь, назови основные.
— Во-первых, завод № 1 ОДВФ, то есть имени Общества друзей воздушного флота — это бывший «Дукс». Там разработали технологию производства кольчугалюминия или дуксалюминия, как они хотят называть. Он не хуже того дюраля, что на «Юнкерсах», но надо налаживать массовое производство.
— Погоди! Я же помню, мы в конце 25-го или в начале 26-го давали добро на это дело. Кажется, «Красному выборжцу»...
— Совершенно верно, Иосиф Виссарионович. Но не идет у них. Малые партии получаются отлично, а серию не идет. Немцы, сами знаете, нам теперь не помощники… Кроме того, ГУВП мудрит с финансированием… Дальше по заводам! Ленинградский 23-й завод «Красный летчик» с его московским филиалом на 22-м авиазаводе — это морские истребители. Но там проблемка: главный конструктор арестован как вредитель…
— Григорович?
— Так точно, Григорович… Товарищ Сталин, тут надо крепко разобраться. На заводе считают, что Григоровича оклеветали… Ну и наконец — авиамоторный завод № 24 имени товарища Фрунзе.
Сталин несколько минут молчал. Потом спросил:
— И что? Каков твой план? Когда передаешь в ГПУ…
— Передаю в ГПУ до 1 февраля, и будут работать. Чекисты наведут порядок не только на рабочих местах, но и в снабжении, и в финансах…
— Алексей! Перестань! Что ты как гимназист? Сказали передать — ты передал. А дальше? Четыре года дукс этот делают — как его? — дуксалюминий. Я был сегодня на «Воздухзаводе». Плакать хочется от злости: такой там бардак. У тебя под носом завод — на Ходынке…
— Я знаю, Иосиф Виссарионович…
— Я тоже знаю, что ты знаешь. А толку?
— Вы скажите, я готов…
— К чему ты готов?
— Ко всему. Готов выполнить…
— Вот я сегодня с таким же разговаривал. Что ни скажу, он еле сдерживается, чтоб «ура» не закричать, — Сталин опять замолчал.
3
Он думал: сказать Рыкову или нет о своем замысле? С некоторых пор Сталин совсем перестал прислушиваться к тому, что говорил ему старый товарищ. На совещаниях или даже в более узком кругу Алексей Иванович вел себя очень странно: суетился, в разговоре много жестикулировал, иногда вскакивал с места, словно боялся, что его не слушают. А слушать было и нечего: «Согласен! Одобряю! Я — за!». Будто вина какая-то за ним, и он боится, что про нее узнают и потребуют объяснений.
В конце концов Сталин даже поинтересовался у Ягоды, как ведет себя Рыков. «Прикладывается неосторожно, товарищ Сталин, — ответил чекист. — Явно лишнего позволяет. С Томским они этим занимаются. Увлеченно. Иногда с Куйбышевым. А так — никаких сигналов».
У Сталина был план. Собственно, поездку на «Воздухзавод» он откладывал не из-за занятости. 4 декабря Поскребышев передал ему письмо от Поликарпова. Эмоциональное послание человека, который нашел себя в работе, но над которым висит расстрельный приговор. Поликарпов радостно рапортовал Сталину, что работа над истребителем И-5 подходит к концу и что ее завершение коллектив «рассматривает как подарок могучему советскому народу и лично вам, товарищ Сталин». Гораздо важнее была основная часть письма:
«Товарищ Сталин, сегодня всех требований, которые предъявляются к конструкторской работе, один человек удовлетворить не в силах. По-моему, в современных технических условиях это просто трудно себе представить. Мотор самолета имеет пятьсот деталей, а в самолете, даже самом малом, их свыше шести тысяч. Десятки тысяч часов понадобятся конструктору-одиночке, чтобы он сконструировал самолет. Иначе говоря, промышленность десятки лет должна будет ждать, пока он справится с конструкцией. Целой человеческой жизни может не хватить, чтобы индивидуально сконструировать какую-нибудь сложную машину.
Есть конструкторы, которые опасаются, как бы коллективная работа не послужила иллюстрацией к знаменитой басне Крылова «Лебедь, Щука и Рак». Они исходят из того, что нет совершенно одинаковых людей, и считают, что их никто ни в чем заменить не может, им никто не в состоянии помочь в разработке их конструкторских идей. Это разновидность зазнайства и чрезмерного самомнения, которые в подавляющем большинстве случаев приводят к конструктивной близорукости и кустарщине. Я постоянно работаю с коллективом и уже сейчас имею ряд помощников, которым могу доверить крупную ответственную работу, и они ведут ее совсем неплохо. Конечно, небольшие поправки нужны.
Нельзя быть одинаковым специалистом и в области аэродинамики, и в вопросах прочности, и в конструировании самолета. Если один человек не может заменить другого, то как же такой обособленный конструктор может заменить собой весь коллектив? Правда, три-четыре конструктора не смогут никогда думать одинаково, но, если хотите, в этом и состоит преимущество их совместной работы. Требуется только, чтобы они думали согласованно, в одном направлении. Работа в коллективе означает такую специализацию, при которой каждый участник коллектива охватывает все богатства знаний и опыта в какой-нибудь одной области.
Некоторым такая специализация не по душе. «Мы не хотим крутить гайку!» — заявляют они, обуреваемые желанием охватить все проблемы со всех сторон. Это характеризует техническую молодость многих наших конструкторов. Но современный самолет является чрезвычайно сложной машиной. Мы не знаем такой отрасли машиностроительной промышленности, которая не была бы в той или иной степени представлена на наших самолетах. В то же время мы используем немало приспособлений, которые применяются только в авиации и нигде больше. Все это требует от представителей передовой конструкторской мысли самого серьезного изучения технологии, совершенного умения применять самые разнообразные и притом новейшие материалы.
Товарищ Сталин! Мы видим и знаем, как по-настоящему вы заинтересованы в том, чтобы СССР стал лидирующей авиационной державой. Всего пять-шесть лет назад мы с товарищами гордились тем, что научились ремонтировать «Фарманы» своими силами. Я помню, какой праздник был на «Дуксе», когда воздухоплаватель Анощенко собрал и запустил в небо свой балансирный планер «Макака» в 1923 году, потом — триплан КОМТА (КОМиссия по Тяжелой Авиации). Да, триплан так и не поднялся в воздух, но он нам очень много дал.
Товарищ Сталин, у меня почти готовы чертежи тяжелого бомбардировщика (длина — 18 м, пять авиаторов экипажа, взлетная масса — 7000 кг, грузоподъемность — 2000 кг, скорость — 200 км в час). ТБ-2 создается на базе КОМТА. Но это отдельный разговор, если вы распорядитесь, я представлю подробный отчет.
Товарищ Сталин! Десять лет строится в СССР авиапромышленность. За это время она трижды реорганизовывалась. Сперва было Главное правление объединённых авиапромышленных заводов (с 1919 по 1921 год). За это время его подчинённость (входимость) менялась ЧЕТЫРЕ раза: при ВСНХ; при отделе металла ВСНХ; при Совете военной промышленности ЧУСОСНАБАРМа; при Совете военной промышленности ВСНХ РСФСР. В 1921 году Главкоавиа упразднили и организовали Авиаотдел (Отдел № 4) при Главном управлении военной промышленности ВСНХ. В 1925 году Отдел № 4 преобразовали в Государственный трест авиапромышленности (Авиатрест) Главного управления металлической промышленности (ГУМП) ВСНХ. Создание Авиатреста, безусловно, консолидировало нашу авиапромышленность. Однако в конце 1927 года он был переподчинен Главному военно-промышленному управлению (ГВПУ) ВСНХ.
Последний год работа, вначале — Опытного Отдела ГАЗ № 1, а затем, после переорганизации, ОСС ЦКБ проходит под большим нажимом на ответственных работников его, в силу сложившейся крайне неблагоприятной обстановки работы. Ликвидация задержавшихся от прошлых лет самолетов, неустойчивость и сложность требований УВВС в отношении вновь проектируемых предметов вооружения и самолетов, большое число и разнообразие заданий — все это заставляло и заставляет работников ОСС ЦКБ быть в напряженном состоянии, всё время перестраиваясь от одной работы на другую и затрачивая вследствие этого громадное количество сил и энергии.
А из-за того, что немцы обманули нас с предоставлением в наше распоряжение базы своего завода в Филях (всё лучшее вывезли в 1926 и 1927 годах), нам необходимо усиливать и быстро объединять техников-изготовителей и конструкторов самой широкой специализации. Товарищ Сталин! Нам нужно современное Центральное Конструкторское Объединение. В противном случае выдвинутый вами 27 февраля 1928 года тезис о всемерном подчинении нашей экономики нуждам войны будет в авиапромышленности не выполнен».
4
Несколько дней Сталин думал над этим письмом. Он отлично понимал, что хотел сказать ему Поликарпов. Центральное авиаконструкторское бюро — да! И чтоб в него вошли разные заводы, институты и Авиатрест… Вообще не трест здесь нужен, а всесоюзное объединение. А идея начать создание звеньев этой мощной цепи в… тюрьме не так уж и плоха. Во-первых, секретность. Во-вторых, дисциплина. В-третьих, экономия. В-четвертых, реальная цель для работников — свобода. Да не просто свобода, а с наградами и почестями…
— Товарищ Сталин? Вы здесь? — подал голос Рыков.
Сталин усмехнулся:
— Я здесь, Алексей Иванович. Ладно, извини, что так поздно беспокою. До свиданья!
Не дослушав Рыкова, он положил трубку телефона и, доставая из кармана брюк папиросы, подошел к окну. Поликарпов в письме подчеркнуто называет Авиаотдел Отделом № 4. На его памяти исключительно таким названием пользовались только Баранов, Алкснис и Ширямов Александр Александрович. Первый начальник Четвертого отдела.
С этим крепким сухопарым сибиряком Сталин виделся всего один раз — в феврале 1925 года. Тогда Авиаотдел преобразовывали в Авиатрест, и нужно было решить, кто станет директором треста. Ширямов, работавший на отделе почти два года, сразу сказал, что взять трест не готов.
— Я, товарищ Сталин, — исполнитель, — прикладывал он руку к груди. — Мне свои решения принимать не то чтобы боязно, но я всегда сомневаюсь. Ищу слабину, перепроверяю…
— Это не самое плохое качество, товарищ Ширямов. Перепроверять надо. Слепо доверять другим или своему чутью опасно.
— Да, конечно. Но бывают позиции, когда надо рубить сплеча. Вот знаете ж вы, наверное, что это я Колчака-то Александра Васильевича?
Сталин кивнул. Ему было известно, что адмирала расстреляли по приказу Ширямова.
5
— А ведь не совсем так было, — наклонил голову Ширямов. — Я тогда только назначен был председателем Иркутского военно-революционного комитета. Аккурат 21 января. Кто ж мог знать, что этот день черным станет? И следствие по делу Александра Васильевича шло под моим присмотром.
— А почему вы его так называете? По имени и отчеству, — перебил Сталин. — Вы как к нему относились?
— Да никак, Иосиф Виссарионович, — улыбнулся Ширямов. — У нас в Сибири принято всех так величать — по батюшке… Так вот о Колчаке. Когда мне Смирнов 6 февраля из Пятой армии прислал телеграмму, что каппелевцы могут войти в Иркутск, и что ввиду этого Колчака и Пепеляева должно расстрелять, я уже дал приказ Чудновскому такой: «Взять Колчака из тюрьмы и увезти его из города в более безопасное место». Я не очень боялся Каппеля, потому что у него сил не было атаковать Иркутск. Но все-таки… Мы уже Колчака две недели допрашивали, но обвинения ему еще не предъявили. К тому же 2 февраля или 3-го иркутские «Известия» напечатали постановление Совета Народных Комиссаров Советской республики от 17 января. Я наизусть помню: «Разгром Юденича, Колчака и Деникина, занятие Ростова, Новочеркасска, Красноярска, взятие в плен верховного правителя создают новые условия борьбы с контрреволюцией… В условиях самообороны Советской республики против двинутых на нее Антантой контрреволюционных сил рабоче-крестьянское правительство вынуждено было прибегнуть к самым решительным мерам подавления шпионской, дезорганизаторской и мятежнической деятельности агентов Антанты и служащих ей царских генералов в тылу Красной Армии. Разгром контрреволюции вовне и внутри, уничтожение крупнейших тайных организаций контрреволюционеров и бандитов и достигнутое этим укрепление советской власти дают ныне возможность рабоче-крестьянскому правительству отказаться от применения высшей меры наказания, т.е. расстрелов, по отношению к врагам советской власти».
— Замечательная у вас память, товарищ Ширямов.
— Грех жаловаться, товарищ Сталин… А в конце того документа — как положено: «Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет и Совет Народных Комиссаров постановляют: отменить применение высшей меры наказания (расстрелы), как по приговорам Всероссийской Чрезвычайной Комиссии и ее местных органов, так и по приговорам городских, губернских, а также и верховного при Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете трибуналов. Означенное Постановление ввести в действие по телеграфу». И подписано товарищем Лениным, товарищем Дзержинским, другими товарищами. А кто такой Смирнов Иван Никитич? Рязанский чалдон, если по-нашему. Уж больно неуемный он. Да хоть бы и добрый лапотошник. Я б все одно ему ответил, что, дескать, постановление вышло. Ну и всё такое остальное…
Сталин усмехнулся:
— Хороши вы там турусы да балясы разводить. Скучно, наверное, зимой? Поспорить не с кем…
— Не в этом дело, товарищ Сталин. Я стрельну, а кто отвечать будет перед Совнаркомом? Понятно, не карманника под винты ставили, но мы ж не анархисты.
— Ну и дальше что? — Сталину уже стала интересна эта история.
6
— А дальше Смирнов отматерил меня по телефону от матушки до батюшки, — улыбнулся Ширямов, — и прислал копию телеграммы товарища Ленина…
— Ленина? — привстал Сталин. — Ты что говоришь, Ширямов?
— Владимира Ильича документ, заверенный Смирновым и Гарфом Вильгельмом Евгеньевичем. Он неделю армией командовал, а вообще начальником штаба являлся. Гарф — полковник, но бывший. И вот они прислали ленинские слова: «Не распространяйте никаких вестей о Колчаке. Не печатайте ровно ничего. А после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснениями, что местные власти до нашего прихода поступили так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске. Ленин». И приписка там же его, Ленина: «Берётесь ли сделать архинадёжно?».
— Александр Александрович, сейчас эта телеграмма где? — спросил Сталин.
— Известно, в секретном архиве губкома в Иркутске. Но это ж копия. А подлинная у Смирнова. Не знаю, сохранилась ли.
Такой интересный разговор вспомнился Сталину с бывшим начальником Авиаотдела, а потом — заместителем председателя правления Авиатреста. Правда, замещал он недолго.
Не по нраву Сталину такая словоохотливость. 25-й год еще не прошел, а уже полетел Ширямов из Авиатреста в Бюро советского краеведения, что при Наркомпросе…
7
Генсек вернулся к столу и взял из папки лежавший сверху лист бумаги. Это была записка для Менжинского, которую он набросал перед отъездом на Ходынку:
«Вячеслав Рудольфович! Касательно нашего недавнего разговора о создании всесоюзного Авиационного Объединения под присмотром ОГПУ. Линия у нас с вами, я считаю, правильная, но машина двигается не туда, куда ей следует двигаться, и слишком медленно.
А чем объяснить этот разлад между линией и машиной? Да тем, что состав этой машины, состав этого аппарата не доброкачественен. Правильный подбор и проверка исполнения являются теперь для вашего ведомства главной задачей, главным поручением партии и советской власти. Вы должны для успехов авиационной работы очень озаботиться, чтобы кадры подбирались под углом зрения добросовестного проведения в жизнь политики партии и советской власти.
Обращаю особенное внимание на то, что делать это придется в строгой секретности — раз. А два — вы не должны смотреть на этих работников из числа з/к, как на осужденных (даже если таковыми они и пребывают). Они должны быть обеспечены всем необходимым (питание, быт, одежда, рабочие принадлежности).
В части соблюдения секретности предлагаю дополнить ваши распоряжения следующими пунктами:
всем начальникам органов НКВД в декадный срок организовать выдачу справок на запросы граждан о местонахождении их близких родственников, арестованных и осужденных по делам органов НКВД. Справки выдавать только устные;
в НКВД и УНКВД выдачу справок возложить на 1-е спецотделы, через приемные НКВД (УНКВД), установив часы приема заявлений и выдачи справок;
о следственных арестованных сообщать: когда арестован, в какой тюрьме содержится и где находится дело (в следственном органе, в прокуратуре, в суде); об осужденных сообщать: когда, кем, по какой статье осужден, на какой срок, куда направлен для отбытия наказания, указывая почтовый адрес тюрьмы или лагеря (для тюрем ГУГБ — указывать № почтового ящика);
именовать в дальнейшем концентрационные лагеря исправительно-трудовыми лагерями. Поручить тт. Янсону и Ягоде выработать и оформить положение об исправительно-трудовых лагерях;
осужденных судебными органами Союза и союзных республик к лишению свободы на сроки на три года и выше передать и передавать впредь для отбытия лишения свободы в лагеря, организуемые ОГПУ. Отбор специалистов из уже осужденных, передаваемых в лагеря ОГПУ, производят на местах специальные комиссии под председательством представителя НКЮ, в составе представителей ОГПУ и НКВД;
перейти на систему массового использования за плату труда уголовных арестантов, имеющих приговор не менее трех лет. Возможно, передавать таковых впредь для отбытия лишения свободы в исправительно-трудовые лагеря, организуемые ОГПУ.
10 декабря 1929 года
Ваш И. Сталин».
Мысли его снова вернулись к письму Поликарпова. В той части, где он коснулся немцев. Вот уж больше трех лет продолжается эта неразбериха. Началось действительно на «Юнкерсе» в Филях.
8
23 января 1923 года СССР отдал Уго Юнкерсу в 30-летнюю концессию Первый государственный бронетанковый завод в Покровском-Филях (бывший при царе Русско-балтийский вагоностроительный). По контракту немцы должны были перестроить завод на выпуск самолетов и двигателей, выпускать ежегодно не менее 300 самолетов и 450 двигателей, создать филиал конструкторского бюро «Юнкерс», где стали бы проектировать и строить самолеты по заказу РККА.
И случился казус. Немцы освоились на филевском ГБТЗ № 1 так быстро, что у нас просто не нашлось заказов под производство. В первые два года «Юнкерс» (или Государственный авиационный завод № 7, если быть официальным) получил заказы на 40 военных гидросамолетов Ju-20 Ju-21 и на 29 пассажирских Ju-13. На все пассажирские мы денег не нашли и примерно треть немцы продали в Италию и Турцию.
Однако не только наша нерасторопность мешала исполнять контракт. Когда германцы показали нам свой цельнометаллический бомбардировщик Ju-25 с двумя 750-сильными двигателями BMW VI, наши спецы сразу оценили машину по достоинству. Мы даже торговаться не стали о цене. И тут начались проблемы с металлом, потом — с покупкой двигателей, потом пошли претензии к нашим инженерам. Короче, «Юнкерс» отказался продать даже пять экземпляров Ju-25. Немцы уже знали, что мы разбирали их машины до винтика и копировали. Взамен они высокомерно обещали 23 трехмоторных бомбардировщика R-42, переделанных из пассажирских монопланов.
Пришлось согласиться, чтоб задержать расставание. В 1926 году «Юнкерс» поставил нам 15 машин, в 1927-м — еще восемь.
Но уже 1 марта 1926 года председатель ВСНХ СССР Дзержинский и председатель Реввоенсовета СССР Ворошилов представили в Политбюро ЦК ВКП(б) Служебную записку «О переговорах с фирмой «Юнкерс» и создании собственного металлического самолетостроения и авиамоторостроения». В ней говорилось:
«В связи с обострением наших отношений с «Юнкерсом» нами произведена работа в области металлического самолетостроения, служащая полной гарантией, что с этой задачей мы справимся:
1) нами извлечены все чертежи и данные как о строившихся в Филях самолетах, так и об организации производства. Этот материал нами положен в основу организации собственного производства металлических самолетов;
2) группа русских инженеров, ранее работавших у Юнкерса, на основании этих материалов и своего опыта во всех деталях разработала организацию производства, шаблоны, станки, карточную систему учета и прохождения заказов и т.д. Этой разработкой группа инженеров была занята в течение нескольких месяцев. Результаты этой разработки отчасти использованы при ремонте Ю-20, Ю-21 и Ю-13 и при постановке в производство разведчиков ЦАГИ на заводе М-5;
3) нами привлечены: бывший главный инженер завода «Юнкерс» в Филях Шаде, его помощник Черзих и все русские инженеры. Конструктор «Юнкерса» Мюнцлих прибыл из Дессау и приступил к работе. С переходом завода «Юнкерс» в Филях Авиатресту будут привлечены и другие специалисты как с завода «Юнкерс» в Дессау, так же и работавшие в Филях. Переговоры с ними ведутся».
В июле 26-го года 40 инженеров и конструкторов еще не разорвавшего контракт «Юнкерса» приступили к работе над бомбардировщиком ТБ-1 в КБ Туполева. Через год КБ переехало в Фили и превратилось в ГАЗ № 23 имени 10-летия Октября.
______________
*Библия, Ветхий завет, Исход
