Вышла из печати новая книга рассказов Геннадия Игнатьева
Известно, что правда и истина — далеко не одно и то же. Последнюю, согласно мудрецам, словами не выразить. Она выше человеческого понимания. А правд бывает много: больших и маленьких, скромных и гордых, спасительных и разрушающих.
О Великой Отечественной написаны сотни тысяч книг — документальных, художественных. И любая стоящая из них — эта попытка рассказать так, как тогда было на самом деле, по-настоящему.
Свой новый сборник рассказов декан исторического факультета НовГУ кандидат исторических наук Геннадий ИГНАТЬЕВ назвал «Суровая правда войны». В нём — записанные воспоминания участников войны и тех, кто пережил лихолетье в детском возрасте. О книге и её героях — наш разговор.
— Геннадий Александрович, трудно лавировать между художественным вымыслом и исторической объективностью?
— Все рассказы основываются на реальных фактах и событиях. Старался максимально придерживаться их канвы, но без личного отношения всё равно не обойтись. Где-то приходилось и фантазировать. Например, на такие сюжеты, какой могла быть бомбёжка во время прорыва линии обороны 2-й Ударной армии, какие чувства испытывал солдат, когда он полз по земле во время обстрела. В писательстве без личного не обойтись. Пишу на тему войны, потому что она мне интересна. Считаю это своей обязанностью как исследователя. Впрочем, Великая Отечественная должна быть интересна для каждого нашего соотечественника. Не так уж она и героическое прошлое от нас, ныне живущих, далеки.
— А как герои рассказов появлялись в вашей жизни?
— По-разному. Ещё в 70-м году ко мне пришёл Анатолий Петрович Блинов, возглавлявший тогда в Новгороде отдел промышленности. Всю войну он провёл в артиллерии. Принёс свой дневник, в котором, в частности, описал то, что происходило в Мясном Бору. Это были безыскусные впечатления дня — бытового и военного характера. Он потерял многих своих товарищей. Уже после войны на свои средства Блинов возвёл батарейцам скромный памятник в виде артиллерийского снаряда. А рассказ «Шесть кругов ада старшины Нестеренко» был написан после общения с его сыном, с которым мы как-то встретились в одной компании. Разговорились, и от того, что он мне рассказал, я пришёл в шок. Пять раз Нестеренко был приговорён к смертной казни, побывал в пяти немецких концлагерях, в том числе и в Освенциме. Но из всех сумел вырваться, причём эти побеги были удивительными.
— Какие темы во время общения с ветеранами и их родственниками стали для вас открытием?
— Я впервые услышал о том, что советских военнопленных из Мясного Бора пешком вели в лагерь под Старой Руссой. С сентября 42-го года из колонны, в составе которой было почти две тысячи бойцов 2-й Ударной, до пункта назначения добрались всего лишь 18 человек. Остальные остались лежать вдоль дороги, расстреливали немцы их безбожно, по поводу и без. Люто возненавидели за то, что наша армия проявила поразительную стойкость. Позиции оставила, только получив приказ идти на прорыв. А лагерь в Руссе оказался одним названием: кусок земли, огороженный рядами колючей проволоки. Сюда сгоняли всех захваченных в округе вплоть до Демянска. Спали они на голой земле. Одним октябрьским утром от лагеря осталось шесть человек, остальные просто замёрзли.
— Большинство свидетелей и участников войны уже ушли из жизни. У вас не возникает ощущения, что о чём-то мы их не успели расспросить?
— Действительно многое потеряно. В том числе и у меня. Так, один из братьев моего отца участвовал в Московской битве, сражался за Сталинград. Он, кстати, публиковал свои воспоминания в районной газете. Но о деталях я его не расспрашивал, за что и корю себя. Упустил я возможность досконально узнать подробности, связанные с Волховской партизанской бригадой Шамшурина, в которой воевал мой второй дядя. Линия фронта, проходившая в новгородских болотах, походила на мешанину из наших отрядов и эсэсовских.
— Что это были за люди, судьбы которых рассказаны вами?
— Я бы их охарактеризовал как рядовых тружеников войны. Весь дневник того же Блинова — это изложение переноса позиций: оттуда, туда. Настоящая опасность и испытание на прочность возникли при прорыве обороны, когда развернулись кровавые бои. Герои моих рассказов при любых обстоятельствах оставались патриотами. Так, Нестеренко мог бы спокойно отсидеться в лагере, но он посчитал, что обязан воевать. В истории всех моих главных персонажей виден тихий, незаметный героизм.
— И в чём он порой выражался?
— У меня есть рассказ «Подвиг Саши» про десятилетнего мальчика. Назвать его героем, по крайней мере в традиционном смысле, несколько сложно. Однако он спас свою семью от голодной смерти. В 41-м, зимой, когда в деревне ничего не осталось из еды, мать, понимая безвыходность положения, отправила его с саночками к дальним родственникам в районный центр хоть за каким-нибудь прокормом. Путь предстоял для ребёнка неблизкий и опасный. Он мог замёрзнуть в снегу, могли загрызть волки, которых холод гнал к человеку. В населённых пунктах свирепствовали полицаи. Добрался до родни, но она ему помочь продуктами не могла — сами еле концы сводила. Спозаранку Саша пошёл бродить по райцентру. Видит, немцы из вагонов мешки с рожью в грузовик перегружают. А потом вдруг: стоп! Останавливают работу, залезают в машину и уезжают. А один мешок на транспортёре так и остался лежать. Немецкий характер таков: война войной, а обед по расписанию. И называется это пунктуальностью. Как ни боязно было Саше, но мешок он взял. За такое дело немцы и расстрелять могли. Домой добрался полуживой, обмороженный. Не думал ребёнок о себе, а думал о матери и сёстрах.
— Всё же образ немца-оккупанта в восприятии наших соотечественников меняется. Я была воспитана на «Молодой гвардии», где немцы — это садисты, чудовища. А сейчас спроси старушек, чьё детство пришлось на войну, какими были оккупанты? Они расскажут, что и шоколадками их кормили, и вполне прилично себя вели с ними.
— Немцы были разные. Встречались и с извращённой психикой. По воспоминаниям одного из фронтовиков, прошедшего через концлагерь, немецкая солдатня могла, к примеру, при всех положить человека на козлы и приказать товарищу пилить его. Если тот отказывался, меняли их местами. Но с другой стороны, надо сказать, что окопные солдаты с передовой в целом довольно терпимо относились к гражданскому населению. Не все разделяли идеи бесноватого фюрера. Был случай, когда немцы несколько километров ночью в мороз бегом из деревни под Чечулино в госпиталь несли в шинели двухлетнего малыша, обварившегося кипятком. А начальник госпиталя вопреки всем директивам Гитлера его выходил. Но тот же немецкий солдат мог спокойно убить ребёнка, если видел непорядок. В одном из моих рассказов описывается, как доселе тихий и спокойный немец-квартирант взялся за винтовку, чтобы пристрелить мальчишку, без спроса съевшего его кусок сала. Спасла мать. Набросилась на ребёнка и начала его бить чем попало. Немец и успокоился.
— О чём в первую очередь вам хочется сказать своей книгой?
— В истории Великой Отечественной войны не всё так просто и примитивно. В произведениях 40–50-х годов о ней немец изображается исключительно как враг, иначе как обер-бандит его не называли. В то время никогда бы не опубликовали рассказы о том, что немцы проявляли и человеческие качества. Безусловно, подобную позицию понять можно. Но есть вещи, на которые всё-таки надо смотреть по-другому. Рассказать правду, не выдумывая ничего и не усугубляя.
— И что за темы, с вашей точки зрения, требуют такой исследовательской… осторожности?
— Мне была любопытна история семьи Самойленко. Её мне, кстати, рассказал мой коллега Владимир Алексеевич Самойленко. Его дед на Украине был купцом первой гильдии. По благосостоянию его можно сравнить, пожалуй, с нынешними олигархами. Октябрьский переворот 1917 года явился для него крутым переломом, лишил купца всех капиталов и особого положения. Пришлось переквалифицироваться в мелкого советского служащего по торговой части. Между тем купеческое прошлое Самойленко-старшего не отразилось на судьбе его сыновей. Один из которых (отец моего коллеги) по путёвке райкома ВЛКСМ был направлен в Харьковское пехотное училище, после учёбы он стал командиром стрелкового взвода. В первые дни войны попал в плен, оказался в концлагере на Полтавщине. Спасла его местная девушка, объявившая немцам, что он её муж.
Следует пояснить, что в первые месяцы они пытались заигрывать с местным населением и не препятствовали им забирать домой родных. Она выходила Самойленко, образовалась семья. Он устроился на работу сотрудником в библиотеку, в этой должности и встретил в августе 1943 года приход Красной Армии. Положение его было, надо сказать, совсем незавидным. Кроме греха классового происхождения и плена, могло возникнуть обвинение в сотрудничестве с немецкими оккупантами. Однако к разочарованию современных правдоборцев, связывающих армейскую контрразведку, иначе говоря, СМЕРШ с террором и насилием, лейтенанта Самойленко пальцем не тронули. А вот допрашивали долго и въедливо. Дело передали в трибунал и отправили в штрафбат искупать вину кровью.
Однако штрафбат при всей тяжести и опасности службы давал шанс к возвращению в нормальную жизнь. В первом же бою ему поручили командовать флангом наступающего подразделения. К 1945 году он дослужился до капитана. Был отмечен медалью и орденами. Вокруг СМЕРШа родилось много лживых мифов и домыслов, мол, не умом всё достигнуто, а кулаками. К сожалению, во многих художественных фильмах следователей СМЕРШа изображают низкопробными и недалёкими людьми.
— К слову, фильмы о войне. Снято множество картин. А по-вашему, какие фильмы более точно смогли передать произошедшее?
— Думаю, те, что были сделаны в 60-е годы. Хотя и там немцы изображались предвзято — только подонки и мерзавцы. Но эти фильмы были проникнуты гуманизмом, они показывали, что смерть человека — трагедия. А сейчас в сознании их создателей происходят изменения: чем больше трупов, тем зрелищнее.
— Между тем, когда есть такие места, как Мясной Бор, где на поле боя остались тысячи и тысячи бойцов, сложно представить, что там ценилась жизнь одного конкретного человека...
— Время было такое. Война вообще не вписывается ни в какие этические и моральные нормы, там свои законы. У меня есть рассказ «Дважды был расстрелян». Сначала немцами, а потом — нашими. Причём немец оказался добрее. Пожилой ефрейтор, лет за сорок, повёл на расстрел нашего солдата, но очередь из автомата дал над его головой. Отпустил. Видимо, напомнил он ему сына, поскольку боец совсем мальчишкой был. Было это в первые дни 41-го года. В 44-м солдат оказался недалеко от своей родной деревни. Упросил командира отпустить его, чтобы свидеться с семьёй. Но тот пообещал: если до шести утра не вернёшься, подам рапорт как на дезертира.
Кинулся боец домой, а все родные живы. Чудо! Естественно, отметили встречу. Очнулся он, когда солнышко на вторую половину дня перевалило. Патруль сразу его на расстрел и повёл. Выстрел, тьма, холод. Несколько часов солдат пролежал. К счастью, пуля по касательной лишь задела голову.
Служил он дальше. После войны прошло лет двадцать. Идёт он по Невскому в Ленинграде и вдруг видит такое знакомое лицо, что в груди защемило. Оно навсегда врезалось ему в память перед расстрелом. Остановил мужика, расспросил его, помнит ли он тот случай. Уж потом обнялись, расплакались и пошли в ресторан помянуть всех убиенных на той войне.
Фото с сайта usiter.com
