«Историки со мной не спорят. Я привожу свидетельства очевидцев, которым сложно возражать...»
Великий Новгород стал одним из городов боевой славы, который посетили участники Всероссийского литературного марафона, посвященного 70-летию Победы. К нам приехали питерские писатели, пишущие на военные темы: Николай Прокудин, Александр Покровский, Юрий ЛЕБЕДЕВ. Все они — офицеры, имеющие опыт ведения учебных и боевых действий.
— Я — военный переводчик, аналитик, разведчик. А разведчик обязан доложить командованию обо всем, что ему известно, даже если это — неприглядная правда. Точно так же я поступаю, когда пишу о Великой Отечественной — домыслами не занимаюсь, привожу факты, документально подтвержденные, — начинает разговор автор известных книг о блокаде Ленинграда Юрий Михайлович Лебедев.
— Как же вас, подполковника, в литературу занесло?
— Попытки сочинительства предпринимал еще с детства. Армия внесла серьезные коррективы в мое творчество. Помню, первый раз принес доклад своему непосредственному начальнику — военному атташе при Посольстве СССР в Польше. Он начал его изучать, и чем дальше читал, тем больше мрачнело его лицо. Говорит: «Представь, что идешь на доклад к министру обороны. У тебя на то, чтобы все изложить, — ровно две минуты. Вот это твое творение никуда не годится. Будешь учиться писать лаконично, по существу». И я под его руководством, а это был очень опытный разведчик, резидент ГРУ в трех странах, два года практиковался в аналитике и умении излагать мысли кратко. Научился, что в службе помогало. Но зато как я намучился с этим своим умением, когда стал гражданским и решил начать писать для газет! Принес в питерскую газету «Час пик» заметку. Редактор прочитала. «Ужас!» — говорит. Я — ей: мол, что, так плохо написано? Она отвечает, что все факты изложены последовательно, все в статье понятно. Но печатать это нельзя, потому как текст казенный — так обычные люди не говорят. И отредактировать его невозможно, поскольку каждое слово — рабочее: выбросишь одно, и вся конструкция рассыплется. В общем, пришлось мне заново осваивать мастерство написания — теперь уже публицистическим, художественным языком. Учился и до сих пор учусь у Сергея Довлатова, Антона Чехова, Даниила Гранина...
— С Граниным ведь вас связывают партнерские отношения...
— Я отношусь к Даниилу Александровичу как к наставнику, мэтру литературы. Мы с ним связь поддерживаем необычным способом. Я свои очерки, статьи, наметки глав книг бросаю ему в почтовый ящик. Он их прочитывает, может долго не звонить или, наоборот, сразу же отреагировать. Приглашает к себе на обсуждение. У нас с ним лет двадцать шел спор по поводу того, почему же немцы не вошли в Ленинград. Гранин дал ответ в своем романе «Мой лейтенант», и мне приятно, что и мои доводы в книге прозвучали.
— Так почему Гитлер отказался брать город Ленина?
— Скажем так, он сделал выбор между двумя главными городами Советского Союза. В послевоенный период было принято считать, что руководство вермахта имело с начала войны и до сентября включительно лишь одну цель — захватить Ленинград, притом с ходу. Но Даниил Гранин, сравнив военные дневники советских и немецких офицеров, сделал иной вывод. В книге «Заговор» он пишет, что советскому командованию тогда в голову не приходило, какая неразбериха может быть у немцев, что вся их слаженная машина заскрежетала, забуксовала, стала сбиваться с курса. Гитлеру нужно было сделать выбор. И он выбрал, объявив 5 сентября 1941 года Ленинград второстепенным театром боевых действий.
Но одержать победу, взять город на Неве было важно для солдат группы армий «Север» и их командующего — фельдмаршала фон Лееба. Именно поэтому информацию о блокировании Ленинграда Лееб держал в секрете от своих подчинённых. Таким способом он надеялся как можно дольше сохранить победный, наступательный дух войск.
— Сегодня ведутся споры по поводу того, а нужно ли было нам удерживать город. Не слишком ли высокую цену заплатили ленинградцы?
— В советский период историки ссылались на приказ Гитлера, в котором он нацеливает армию на то, чтобы сровнять с землей непокорный город. Но то же самое он обещал Москве, Варшаве... Это жест словесного устрашения. Лееб — опытный военный, он не пошел бы на то, чтобы полностью уничтожить Ленинград. И что, остаться зимой в руинах? На Нюрнбергском процессе немецким генералам задавали вопрос по поводу этого приказа фюрера. Они ответили, что исполнить его не представлялось возможным — не было такого количества орудий и снарядов, чтобы превратить Ленинград в пыль.
Что же касается героизма защитников, то, конечно, он был. Низкий им поклон и вечная память! Но сегодня нужно отдавать отчет, что держать оборону удавалось только потому, что командование Красной Армии не считалось с потерями. Посудите сами: с одной стороны — хорошо обученная и вооруженная военная махина, с другой — голодные горожане, ранее не державшие в руках оружия. Мне по службе приходилось сталкиваться с необученными ополченцами — толку от них немного...
— Вы в своих книгах «По обе стороны блокадного кольца», «Ленинградский блицкриг» и жизнь в осажденном городе с разных сторон показываете...
— А как иначе? Я уже говорил, что моя задача как аналитика и разведчика — показать всю правду.
В то время как в декабре 41-го большинство горожан были переведены на смертельную норму хлеба — 125 граммов, «избранные» продолжали хорошо питаться. Так, 12 декабря фотокорреспондент ТАСС Александр Михайлов по заказу из Москвы снял несколько удивительных фотографий из жизни осаждённого города. На них изображены работники одной из ленинградских кондитерских фабрик, изготавливавшие... пирожные и пряники. Фотографии ромовых баб были сделаны с целью успокоить советских людей на Большой земле. Нужно было показать, что в Ленинграде положение не такое уж страшное. Фабрика эта действительно работала и делала сладкую продукцию для особых людей, каковых в городе было немало.
У советских людей СМИ формировали искажённое представление о ситуации в городе на Неве. Даже чиновники высшего эшелона власти не представляли себе всей правды. В самую лютую пору блокады в адрес обкома ленинградских профсоюзов пришёл телеграфный запрос из Куйбышева, куда эвакуировалось советское правительство: «Сообщите результаты лыжного кросса и количество участников».
— Современные ученые спорят с вашими доводами?
— Нет. Так ведь сложно оспаривать свидетельства очевидцев. Я не причисляю себя к историкам. Ученый, как правило, гипотезу выдвигает, а потом уже для ее доказательства подбирает данные. Я же начинаю с того, что собираю информацию и уже от нее отталкиваюсь. Изначально я никогда не знаю, к какому результату приведут меня мои исследования.
— В своей последней книге «Блокадный пасьянс» вы прибегаете к интересному приему — изложение строите в виде беседы людей, разделенных блокадным кольцом: генерал-фельдмаршала и унтер-офицера гитлеровской армии, ленинградского военного журналиста и жительницы блокадного города...
— Замечу: мои герои — это реальные люди. Диалог строится на основе их дневников. Кроме того, я тоже вступаю в разговор с ними, но уже с позиции сегодняшнего дня.
Для контраста я взял разных людей по характерам, принципам, образованию. Так, унтер-офицер Вольфганг Буфф попал под Ленинград из Парижа. Военный поход во Францию, судя по его записям, он воспринимал как прогулку, ведь французы практически не сопротивлялись вторжению. И после такого приятного времяпровождения он оказывается в России. Совсем другие ощущения описывает, воюя под Ленинградом. И погибает.
Елена Скрябина — дворянских кровей, человек антисоветской направленности. Она в душе хотела, чтобы немцы пришли, потому что для нее это был единственный способ поквитаться с ненавистной властью, которая уничтожила все, чем она дорожила. Она по-другому, нежели обычные советские граждане, смотрит на войну. Но она остается в блокадном городе и совершает свой женский подвиг — не дает умереть от голода своим детям.
Я стараюсь уходить от однобокой оценки событий, показывая не только героику той войны, но и ее трагедию. И читателей приглашаю к разговору, к конструктивному спору и обмену мнениями...
«Покаяние по-немецки»
(Очерк Юрия Лебедева, 2012 год)
Недавно узнал о том, что пожилая немка завещала Пискаревскому кладбищу в Санкт-Петербурге 12,5 тысяч евро. Многие удивляются, зачем она это сделала.
За годы работы в центре «Примирение» у меня тоже был удивительный случай. Немец, воевавший в районе города Холм в Новгородской области, завещал похоронить его именно там, после того как вновь побывал в этих местах через 50 лет. В Холме у него произошел последний акт покаяния, когда он попросил прощения у русского ветерана за войну, развязанную немцами.
Вначале, правда, бывший советский солдат, лишившийся в войну правой руки, матом обругал немца, сожалея, что не может врезать ему как следует. Но когда узнал, что тот приехал смертельно больной с просьбой о прощении, то принял это сразу. Они обнялись и заплакали. Все это случилось на моих глазах. Хотя завещание немца по закону необходимо было неукоснительно выполнять, сделать это не представлялось возможным по многим причинам. Условия для этого тогда не были готовы. Да и сейчас время еще не подошло. По просьбе родственников пришлось через германское консульство, другие структуры помогать им, чтобы прах бывшего немецкого солдата остался в Германии.
Пример с Пискаревским завещанием — это урок великого немецкого покаяния за то, что соотечественники этой немки, возможно, ее самые близкие родственники, отец или брат, принимали участие в бесчеловечной блокаде Ленинграда. Это ее своеобразная мольба о прощении. Именно так, на мой взгляд, нужно это понимать. Пример с немцем, воевавшим у города Холм, — из той же самой области. Оба эпизода говорят о том, что Германия извлекла урок из постыдной войны. С этим покаянием немецкая нация прошла более чем полувековой путь очищения от скверны.
Что касается России, то могу припомнить лишь единичные случаи такого рода покаяния в нашей стране. Самым значимым из них было публичное выступление в начале 90-х годов академика Андрея Сахарова. Он призвал тогда покаяться перед афганским народом за войну, исходившую от нас и принесшую беды обеим сторонам. Его выступление было встречено в штыки. К сожалению, и сейчас, спустя двадцать лет, мы так и не подошли к осознанию величия его поступка.
Писатель-фронтовик Даниил Гранин философски осмыслил неприятие покаяния в нашей стране и процесс национального очищения, происходящий в Германии. Он дал ему удивительно меткую характеристику: «Победа учит медленнее, чем поражение. Пожалуй, слово «поражение» следовало бы тоже писать с большой буквы».
Сохраняя память о постыдной войне, немцы в то же время стремятся освободиться от любой скверны, связанной с тогдашним нацистским режимом. Иногда это приобретает даже гиперболизированную форму. Так, в Германии напрочь исчезло старинное имя «Адольф», поскольку его носил главный вершитель зла — Гитлер. Нет этого имени и в Австрии, где родился Адольф Шикльгрубер. Сегодняшние немецкие старики, получившие это имя еще до войны, после 1945 года стали повсеместно зваться Дольфами. В метриках и в других официальных документах имя, данное при рождении, пишется полностью — порядок есть порядок, а вот в обиходе Адольф исчез. Я убеждался в этом неоднократно, бывая в Германии. Сначала удивлялся, теперь привык и отношусь к этому национальному акту немецкого покаяния с глубоким уважением. Оказывается, и так можно очищаться от скверны. И словом, и делом.
