В начале 60-х, когда была объявлена Всесоюзная акция «Самый памятный день войны», письма доставляли в Москву мешками. Малую толику опубликовали газеты. Остальным суждено было пропасть.
Но нашлись люди, которые сберегли, а потом передали письма в архив. Там они пролежали больше 50 лет. И вот издательство «Вече» выпустило книгу «Самый памятный день войны. Письма-исповеди». Эти письма не требуют комментариев. Их нужно просто прочесть...
В Брестской крепости
Война застала меня на границе, в Брестской крепости. Перед глазами стоит картина, которую невозможно забыть.
Около полуразрушенных, горящих домов комсостава мечутся полураздетые женщины, дети. Падающие из облаков, как ястребы, «мессеры» расстреливают бегущих. Какая-то страшная сила, как бритвой, срезает девочке русоволосую головку. Обезглавленная, она опускается на колени и падает в пыль. Рядом в луже крови шевелится окровавленный мальчик.
День 22 июня (как, впрочем, и последующие дни) в крепости был днем непрерывного боя — огневого и рукопашного. Лишь ночью под 23 июня, лежа за пулеметом на дымящихся развалинах Белого дворца, я обнаружил, что на опухшей левой ноге болтаются полуоторванные пальцы, не гнутся посиневшие пальцы окровавленной левой руки, кровоточит штыковая рана левой ноги, и... я умираю от жажды...
Многое я потом видел и пережил и в концентрационном лагере, и в дни побега из концлагеря. Но самым незабываемым остался первый день войны.
А.Д. Романов, Москва
12 июня 1961 г.
Ты жив, солдат?
...Это было в первые дни войны. Нас, несколько семей, эвакуировали в глухую деревню Бородулино Калининской области, расположенную в глухом лесу. Но и туда пришли враги вместе со смертью. Несколько недель эту деревню немцы обстреливали из минометов. Во время боя несколько семей укрылись в подвале дома, где мы жили.
Утром мы выбрались из своего убежища, вошли в дом — там никого, только всюду валялись куски человеческого тела. Мы бросились в сарай, где была наша корова, и там лежал русский солдат, тяжело раненный. Спрятать его было негде, кругом немцы. Тогда мама завернула его в дерюгу и волоком потащила к лесу, а я следом гнала корову, будто на пастбище.
Грозный окрик немца заставил нас вздрогнуть, мама выпустила из рук дерюгу, взяла у меня поводок и пошла навстречу немцу. Я осталась стоять. Раненый был недалеко от леса и тоже все слышал, он стал давать мне знаки, но я от страха ничего не понимала. Тогда он высвободился сам и пополз в густую траву. Удалось ли ему спастись, я не знаю.
Е.Н. Герасимова-Гаева,
капитан медслужбы, Казань
29 мая 1961 г.
Безумная пляска
Это было в 1943 году, во время боев на Курской дуге. На рассвете наш батальон подошел к небольшому лесу. Впереди видно было разрушенное русское село. Возле одного догорающего дома я заметила колодец. Остановив машину, быстро направилась к нему. Приблизившись, невольно остановилась. У колодца плясала, держа в руке ведро, миловидная молодая женщина и громко, раскатисто хохотала. Я сразу была поражена этим смехом: на пылающем пепелище смех казался страшен.
Я невольно присмотрелась к женщине: ее красивые глаза безумно изливали свой взгляд. Она смеялась, танцевала вокруг колодца. На мгновение прекращала танец, набирала воды в ведро и лила на себя. Струя холодной воды на миг приводила ее в чувство, и она опускалась на колени, к чему-то протягивала руки и стонала.
И здесь я увидела то, что заставило обезуметь эту молодую русскую женщину. У колодца на земле лежал черный обгорелый труп ребенка. Он лежал как-то неестественно, скорчившись, поджав под себя почерневшие ножки.
Горе молодой матери, ее безумство приковали меня: я не могла сдвинуться с места, забыла, зачем сюда пришла. Меня сковало холодом этого страшного зрелища.
И вот прошли годы... Я — мать семерых детей и хочу, чтобы все они были счастливы, чтобы не слышали взрывов бомб, не слышали скрежета военной машины.
Е.М. Галбан
7 июля 1963 г.
Блокада прорвана
Я был тяжело контужен перед прорывом блокады Ленинграда 5 января 1943 года и попал в госпиталь № 4177 в Инженерном замке. Это был большой госпиталь, меня поместили в палату, где лежали тяжелораненые, в основном — в голову. Все недвижимые, по вечерам и ночам слышны были только стоны больных и бред от тяжелых болезней.
И вдруг тишину прерывает диктор: «Внимание! Внимание! Блокада Ленинграда прорвана!». Я подумал, что это был сон или ослышался, но увидел: раненые, которые могли хоть немножко двигаться, соскакивали с коек, обнимались, целовались, поздравляли друг друга. Нашим радостям не было границ, забывали о своих ранах. Ночью к нам прибежал весь медицинский персонал, артисты, поэты, жители города поздравляли с победой. Это была моя первая радость в период войны.
С.М. Ставинский, старшина сверхсрочной службы, Новгород
23 апреля 1965 г.
У стен Рейхстага
Ранним майским утром мы, артисты фронтового театра, после спектакля ехали к месту своего расположения в г. Пиллау, что недалеко от Бранденбурга. Утренний туман, бессонная ночь, мерный ход машины — все настраивало ко сну.
Проехав Бранденбург, увидели встречавшего нас капитана, от которого узнали, что сегодня нам надо быть в Берлине. И чем скорее, тем лучше: объявили об окончании войны! Трудно передать чувство, охватившее нас: радость и грусть, какое-то шальное состояние...
По улицам Бранденбурга едем обратно. Кругом стреляют в воздух, пляшут, ходят с оркестрами, аккордеонами, целуются, спорят, хохочут, кричат «ура», кого-то качают на руках, машут флагами, пилотками...
Приехали в Берлин. Море людское кипело, ликовало, салютовало долгожданной победе, миру.
Не забыть того выступления у стен Рейхстага. Перед нами — залитая людьми площадь. Мы слышим гул огромной массы. Мы видим реющие над Рейхстагом красные флаги — символ родной, святой крови советского человека, пролитой им для счастья людей, во имя свободы.
Этот день 9 мая неизгладим из памяти.
В.М. Каплин,
быв. артист фронтового театра, г. Орел
13 июня 1961 г.
