Глава из книги Геннадия РЯВКИНА «Апостолы и отступники»
7 сивана (28 апреля) 33 года,
Йерушалаим
1
Дорога из Верхнего города, где находился дворец Пилата, к восточному холму, на котором возвышался опоясанный гигантскими каменными стенами Храм, не была долгой, если идти по тропе через ложбину. Ложбина неглубока, с давно осыпавшимися краями. Но пересекает почти весь Йерушалаим. То поднимается, то устремляется ко дну оврага — в зависимости от крутизны склонов.
Шаул выбрал путь через ложбину, чтобы не проходить второй раз за день мимо дворца Каиафы, сиявшего на Шионе в лучах закатного солнца ослепительно белым мрамором. Почти каждый вечер у Каиафы собирались старейшины, знатные фарисеи, книжники... Была велика вероятность встретить кого-либо из приглашенных и возбудить интерес: откуда идет Шаул в сопровождении всего одного раба? Не из крепости ли Антония? Не обедал ли он сегодня с Пилатом? И пусть завтра о его свидании с игемоном непременно будут знать все, кому положено, и вопросов не избежать, Шаул не хотел, чтобы это случилось раньше.
Выйдя из дома игемона, он медленно направился вдоль стены направо, навстречу сторожевой башне. Ее громада казалось совсем близкой, но Шаул знал, что башня и крепость, где размещалось римское воинство, находились по ту сторону ложбины. Он слышал, как после короткой заминки следом за ним двинулся раб, видимо, удивленный маршрутом.
Пилат чрезвычайно смутил и озаботил Шаула. До сегодняшней беседы ему всё было понятно: машиах — греховный бродяга, затеявший с себе подобными какую-то хитрую и опасную игру. Среди доносов, приносимых в санхедрин, как правило, отмечалось, что «десять или одиннадцать приверженцев, отпетых людей, самых низких мытарей и лодочников постоянно следуют за ним, смущая людей добропорядочных грубыми словами и выходками, и повинуются только окрику и бичу своего предводителя» и что «этот человек, которого они называют машиахом, а себя его шалуахами, то есть учениками, не однажды принародно говорил, что намеренно избрал для проповедования своего людей грешных сверх всякой меры греха».
И он не стыдится этого? Почему? Шаул прежде не задумывался на сей счет. Среди призванных этим будто бы машиахом не видно мудрых, совсем нет благородных. Он избрал немудрое, чтобы посрамить мудрых, а незнатное, униженное и ничего не значащее, чтобы упразднить значащее? Это очень дерзко, если так. Но разве исполнимо?
2
Шаул стал спускаться в овраг, заметив, что тень уже ждет его там, и немного пожалел о выборе пути. Из кустов, что буйно росли по склонам оврага, доносились то шепот, то приглушенный смех, то стоны тех, кто таился в зарослях огненной аканфы.
И с этими людьми Он хотел построить новый храм? Осквернить — да. Как сейчас они оскверняют благоухающие растения, из которых через немного времени, совсем скоро, извлекут бальзам — густой, маслянистый, красный и сладкий, как вино. Шаул когда-то давно, в детстве своем, наблюдал с отцом, как собирают эту целительную влагу.
Мальчики, безгрешные и чистые, спускались в эту лощину в белых кетонетах. На шее у каждого была нитка с набором костяных ножичков и остро отточенных камней: аканфу непозволительно резать металлом, потому что после этого куст начинает гнить и сохнет. Мальчики расходились по назначенным участкам.
Радовались те, кому доставался аканф-эвтеристон с мягкой ворсистой листвой и гибкими ветками. Эвтерис был очень удобен для сбора бальзама. Мальчик нагибал ветку, делал аккуратный надрез и, когда появлялись алые капли, промокал их шерстяными шариками, которые тут же опускал в висевший на поясе рог.
Если сборщику попадался евмекс, приходилось сложнее: ветви его были хрупкие и тонкие, а главный ствол — гладкий, но с толстой корой. С ветвей собирать бальзам было бесполезно, а со ствола — неудобно: следовало подлезать под куст.
Но хуже всего, если сборщик попадал на траху — с жесткими шершавыми листьями и когтистыми ветками. Траха не хотела отдавать сборщику свою кровь. И ее не брали, ломали веточки — молодые и еще гибкие, складывали их, связав пучками, в мешочек, переброшенный через плечо. Эти ветки, сказал отец Шаулу, потом варят в благовониях и, превращаясь после сушки в порошок, они становятся зельем для воскурения в покоях царственных особ и священников санхедрина.
А стволы старых евмексов, которые перестают плодоносить, срубают и продают деревщикам и ювелирам, потому что, переставая давать бальзам, евмекс сохраняет тонкий аромат. К тому же ствол его мягок и податлив, как самшит, из него можно вырезать разнообразные украшения и нужные в быту вещицы...
Сейчас в кустах аканфа копошились напившиеся вина бродяги и нищие, устраиваясь на отдых, и сластолюбивая молодежь. Что хотел сказать им новоявленный машиах? Я принес вам, заблудшим агнцам дома Израилева, знамение Господа, бойтесь его и повинуйтесь мне!? Разве не за это его в свое время прогнали из Назарета, когда он попробовал проповедовать там как посланник божий? А люди, не давая ему говорить, кричали: «Ведь ты сын плотника и Марии, не твои ли братья — Иаков, Иошия, Йеуда и Шимон? Не здесь ли твои сестры?». И самые горячие, писал соглядатай, соблазнились побить его камнями и палками, а прочие смеялись над ним и указывали на него пальцами. И не хотели слушать его.
А он в тот же вечер ушел прочь, ибо между назаретянами пошли разговоры, чтобы отвести его на гору Свержения. И ушел он, говорили позже, в Капернаум приморский.
3
Шаул оглянулся: раб, дюжий нумидиец, шел за ним спокойный и торжественный, как центурион. «И ему тоже предназначалось евангелие машиаха? — не без иронии подумал Шаул. — Взамен мяса, вина и хлеба... Спросить его, что ответит?». Впрочем, Шаул был уверен, что и без спроса знает ответ.
Когда бы машиах сказал: «Я сотворю вам из глины подобие птицы, подую, и оно станет птицей», — они бы в восторге закричали: «Да, да! Мы хотим такую птицу, сделай!». Или машиах сказал бы: «Я исцелю слепого и прокаженного и оживлю мертвого, ибо Бог дал мне силу и право», — и они в первое мгновение испуганно замерли бы, но потом осторожно приблизились бы к нему и стали ждать этого чуда. Черни всегда нужно чудо.
Но что говорил он? «Я пришел к вам с мудростью, чтобы разъяснить то, чем вы себя разногласили!». И еще: «Я послан к вам Господом с евангелием, в коем наставление и свет, и увещевания и наставления для богобоязненных». А где же птица, а где прозревший слепой? Нет их! Только рядом жмется неполная дюжина оборванных и плохо пахнущих шалуахов.
Один чешется, давя блох и гнид, другой грызет ноготь, третий ковыряет в зубах застрявшее мясо из поданного по милости. Но все вместе нестройно и нерешительно бормочут: «Было, так было третьего дня и на празднике Ханукка было, и на Суккот!». Они были с ним на Ханукке и Суккоте? Где? Неужели в Йерушалаиме? Тогда сколько же времени эта кучка оборванцев шляется по Иудее? И почему всё развязалось-таки здесь, в Йерушалаиме?
4
Те два придурковатых братца, Шимон и Адир, говорили, что после Суккота они уходили в Эвер-а-Йарден. Пилат это, конечно, тоже знает и, наверное, проверил. Они уходили в Сирию после Суккота и после Ханукка. Если бы оставались в городе, речи этого Йеашуа дошли бы до ушей шпионов гораздо раньше.
Значит, они уходили за Иордан, в долину просторную, плодоносную и населенную не покорными ни римлянам, ни иудеям кочевниками-набатеями. Йерушалаим помнит, что их господин Малл Аус считал себя равным великому Цезарю и воевал то на его стороне, то на стороне восставших парфян, то с Клеопатрой, то за Клеопатру. Малл Аус не признавал власти Ирода даже по требованию Рима, а его преемник Арет Филодем породнился с сыном Ирода Антипой. И стал еще могущественным и независимым.
В столице Набатеи, неприступной Ашелле привечали всякого, кто неугоден Иудее. Но можно было идти еще дальше на север к основанному кесарем Помпеем десятиградию во главе с Дамаском...
Шаул поймал себя на мысли, что теряет логику рассуждений. А ведь совсем неважно, где проводил время между праздниками, собиравшими в Йерушалаиме огромное множество народа, машиах. Важно то, что он возвращался.
Потому что ему было предписано? Это смешно...
Гораздо более вероятно, что он ходил в арамейский Дамаск, чтобы получить там поддержку и кров до поры. Но так как община его не увеличивалась, а тащились по Эверской долине туда и обратно всё те же немногочисленные шалуахи, которых он упрекал: «Вечером говорите: будет вёдро, потому что небо красное, а утром говорите, что сегодня ненастье, потому что небо багровое», то есть — что не умеют видеть дальше, чем видит любой. А если они возражали, называл их и лицемерами, и фарисеями. И запретил передавать иным своё имя.
Шаул, читавший по велению Каиафы практически все доносы на Йеашуа, удивлялся его непоследовательности. Если ты не доверяешь своим сподвижникам, почему делишься с ними, что хранишь благую весть о Посланнике, который придет после тебя? Почему говоришь, что идешь в Йерушалаим, чтоб умереть как агнец за людские грехи, но на самом деле не умрешь, потому что Бог обещал вознести тебя к Себе? И зовешь их умереть с собой, обещая этой смертью очищение и возвышение над теми, кто не уверовал в тебя. Неудивительно, что боясь и тебя, и Пилата, и Каиафу, они только и ждали случая избавиться от тебя.
5
...Шаул наконец дошел до лестницы, ведущей наверх из лощины, и стал подниматься по осыпающимся земляным ступеням. Он вдруг почувствовал, как сильно устал. И что было бы хорошо что-нибудь выпить. Хотя бы воды.
Шаул споткнулся, едва не упав, и вдруг заметил, как что-то тускло блеснуло в лучах солнца. Он наклонился и поднял из пыли серебряный шикль. Точнее — монету в половину шикля. На одной ее стороне была выбита ветвь гранатового дерева, на другой — ритуальная чаша.
Шаул не мог сдержать довольной улыбки: такими монетами в праздник Пейсах горожане пытались умилостивить богов, оставляя в Храме тысячи и тысячи полушиклей. Наверное, кто-то не сберег свое подношение, обронив на подъеме.
Шаул вышел наверх. В нескольких шагах от лестницы сидел старик в желто-белом кетонете торговца. Справа и слева от него стояли бурдюки.
— Почтеннейший, могу ли я просить тебя дать мне напиться? — обратился Шаул к водоносу и протянул ему полушикль. Он знал, что плата очень щедрая.
— Ты намерен взять полный бурдюк? — равнодушно отозвался старик.
— Нет, только утолить жажду. Если у тебя найдется добрая чаша...
— Чаша найдется, как нашелся этот шахал. Не жалко тебе, и я не стану жадничать, путник.
— Нежданные подарки портят сердце, — ответил Шаул, наблюдая, как старик достает из брошенного на землю мешка бронзовую чашу, протирает ее краем своего кетонета и наполняет водой. — Я нашел это полушикль только что, потому плата за твое угощение мне не кажется высокой. А пить я очень хочу.
— Должно быть, ты много ел сегодня и еще больше говорил, — буркнул старик. — Что ж, перед дальней дорогой невозможно наговориться. Особенно если дорогу тебе указывают, не спрашивая твоего согласия...
— С чего ты взял, старик? — Шаул оторвался от чаши.
— Мне показалось так. Когда подолгу сидишь и разговариваешь только с небом, или травой, или кустами, тогда начинаешь видеть, что невидимо. Как и слышать, что не сказано...
— Ты мудр, старик, хоть и сидишь здесь в пыли и прахе.
— Приобретение мудрости лучше приобретения серебра, и прибыли от нее больше, и ничто из желаемого нами не сравнится с нею, — отозвался торговец. — Те, которые приобретают ее, блаженны, которые сохраняют ее — счастливы!
— Господь премудростью основал землю, а небеса утвердил разумом, — продолжил Шаул. — Но я не припомню, чтобы Шолом, словами которого ты говоришь со мной, сказал о счастье мудрых. Во многой мудрости многие печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.
— Ты полагаешь, что способен найти разницу между печалью и счастьем? Я ее не вижу... Не соревнуй человеку, поступающему насильственно и злобно, и не избирай путей его. Проклятие Господне на нечестивом, а благочестивым — благословление.
— Это звучит скорбно, старик, — произнес Шаул, ставя недопитую чашу на землю у ног торговца.
— Прости меня, прохожий. Я не хотел огорчать тебя. Я только хотел предупредить, чтоб ты обдумал стезю для ноги твоей, и все пути твои да будут тверды! Не уклоняйся ни направо, ни налево; удали ногу твою от зла. Пути правые наблюдает Господь, а левые — испорчены.
Шаул, чтобы прекратить этот разговор, склонил голову:
— Спасибо за угощение, почтеннейший! Вода твоя очень вкусна.
— Ты даже не испил до дна чашу, которую просил, — возразил торговец. — Но я понял тебя, а ты понял меня. Пей же вперед воду из твоего водоема и текущую из твоего колодезя. Источник твой да будет благословен!
Фото из архива "НВ"
