О художнике и писателе Волховского фронта Юрии Ряховском «НВ» уже рассказывали — дело было в мае этого года. Тогда в коллекцию Новгородского музея-заповедника поступила еще одна его работа — натюрморт «Солдатский паёк».
— У нас много говорят о пушках, о снарядах... А такую простую вещь, как харч солдатский, мало кто помнит и знает, — пояснял идею сам автор.
Он говорил не спеша, раздумчиво. Курил — была у него такая вредная привычка с войны еще. Как-то очень по-человечески это было, искренне, не плакатно. Отличное интервью взяло Московское телевидение накануне 50-летия Победы. Я тогда не знал, что интервьюером был сын — Андрей Ряховский. Да и натюрморт, оказывается, отец нарисовал по его просьбе.
Так вышло, что Андрей Юрьевич взял на себя эстафету особых отношений отца с Великим Новгородом. Недавно снова приезжал, передав в дар музею открытки, почтовые марки, эскизы, фотографии... Юрий Васильевич оставил по себе крупный, отчетливый след: был заместителем главного художника фестиваля молодежи и студентов в Москве, главным редактором почтовых марок СССР, сотрудничал с книжными издательствами...
А войну долго не рисовал. В 1970-е нахлынуло, что ли. Съездил в Новгород, исходил места боёв, нашёл свой блиндаж. Стал рисовать портреты однополчан, зарисовки. Главное дело его жизни — роман «Путник» — тоже Волховский фронт. Тоже — урывками, в свободное время.
Он не раз еще приезжал. Был знаком с первым новгородским следопытом Николаем Орловым, бывал в Долине смерти. Брал с собой сына.
— Андрей Юрьевич, помните?
— Еще как! Мне уже 22 было. Первое впечатление — чудовищное. Выходишь на поляну, а там — каски валяются. Поднимешь — выкатывается голова. Вот этой забытости ни просто по-человечески, ни с какой-то другой точки зрения было не понять.
— У вас есть сын?
— Нет, у меня дочь. Какое это имеет значение? Она тоже ездила в Новгород. И без нас с папой. Я думаю, она гораздо больше в курсе того, что происходило тут в войну, чем чей-нибудь сын.
— Например, тот знаменитый теперь мальчик из Нового Уренгоя.
— Слушайте, я не хочу даже комментировать, что он наговорил в бундестаге! Не к нему вопросы и даже не к школе, на которую, понятно, тут же все посыпалось. К папе с мамой! Говорят, молодежь у нас сейчас такая — не читает, не интересуется нашим прошлым. Если сами, придя с работы, плюхаемся на диван и, щелкнув пультом, смотрим какую-нибудь чушь, то и не будут читать.
— Не у всех отцы художники и писатели.
— Дело ведь не в одной только принадлежности к какой-то творческой касте. С моей точки зрения, художник в подлинном смысле слова — тот, у кого не только талант, эрудиция, но и душа здоровая. Да, мне с родителями повезло несказанно. Папа, а он был человеком энциклопедического склада, разговаривал со мной обо всем. Он находил время, чтобы делать со мною модели кораблей, и сам увлекался, как мальчишка. У него были замечательные друзья. И я с детства вращался в этом кругу. Они общались со мной как с равным. А там были очень разные люди, с очень разной судьбой. Например, Олег Александрович Коломойцев. Они с папой ушли на фронт, закончив в Москве 2-ю артиллерийскую школу. Юрий Васильевич вернулся майором, а Олег Александрович — без офицерских погон. Из-за своего строптивого характера дважды попадал в штрафную роту. Но они снова встретились и вместе сделали памятник погибшим воспитанникам артиллерийских школ.
— Уходят ветераны — каждый год в канун главного праздника мы повторяем эту избитую фразу. Теряется живая, очень важная связь. Как вы это ощущаете?
— Физически — да, их нет, всех тех, кто дорог мне с мальчишеских лет. И давно уже нет. Я очень по ним скучаю, это правда. Людей, с которыми я могу говорить на том отцовском уровне, очень мало. Несколько человек, не более. А меня много с кем сводила жизнь, я все-таки учился в двух институтах, работал журналистом — это были серьезные компании. И все-таки какие-то ниточки остаются. Бывает, потянешь случайно вроде, и вдруг узнаешь что-то новое. Я вам такую историю расскажу. Читал я как-то отцовские письма. При его жизни это было табу, он свою переписку держал в отдельной папочке и никому не показывал. Так вот, узнаю, что Юрий Васильевич переписывался с двумя девушками, жившими по соседству. Какие замечательные девчонки — сам влюбился бы в них, честное слово! Так, как они могли писать на замечательном нашем русском языке — что-то не припомню, чтобы я сам в свою юность получал такое. Все очень корректно, здорово, еще немного, и это будет литература. Жаль, что поздно я это прочел. Еще лет пять назад с одной из этих девушек военной поры я мог бы встретиться. Ее звали Майя Водовозова. Оказывается, отец просил ее прислать ему хоть какую-то книжку. Представляете, война, а ему книжка нужна. Майя отвечает, что просьбу выполнить не сможет, потому что осталась одна. Выясняется, что всю ее семью арестовали. Родители были расстреляны.
— За что?
— Я представить себе не могу, что такого они совершили в 1943 году в Москве, чтобы пойти под расстрельную статью. Но и Майя была арестована, ей дали 10 лет. Единственное, о чем она попросила — разрешить ей взять с собой кусок доски, расчерченной под клавиатуру фортепиано. Через несколько лет ее реабилитируют, она экстерном окончит консерваторию, будет преподавать в училище имени Гнесиных, будет аккомпанировать Козловскому и Лемешеву.
— Были люди в наше время.
— На них и держалось наше государство. И сейчас именно так. Они есть, но, к сожалению, мы о них не знаем. Настоящие люди часто живут незаметно. Зато про мальчика из бундестага действительно знают теперь все.
— А ведь и ваш отец мог, наверное, пострадать из-за этой переписки?
— Конечно, мог. Те еще были времена. Мой дед писатель Василий Дмитриевич Ряховский чуть не загремел. Он был дружен с Леонидом Соловьевым, автором романа о Ходже Насреддине. Кстати, вторая часть написана им в заключении. А сидел он за попытку организации покушения на Сталина. Каково? Держитесь, это еще не все. Покушался Леонид Васильевич по доносу собственной жены! А вы спрашиваете, за что...
— С такими семейными историями, как у вас, можно было и в диссиденты податься.
— Так я и есть диссидент! Только внутри себя. Не люблю, когда за меня думают и решают. Когда еще студентом был, сказал себе: буду жить так, как мне нравится. Покупал какие-то безумно дорогие книжки, пластинки буржуйские разные. Ботинки или «Битлз»? «Битлз»! Это было больше моей стипендии. А в остальном... Как-то так исторически вышло, что семья у нас очень патриотическая. Мы Родину любим. Это не значит, что на все происходящее в королевстве мы смотрим с нескрываемым восторгом.
— Хорошо, а сегодня — с кем вы, мастера культуры?
— В партии не состоял и не тянет. Либералы? Вот не могу назвать хотя бы одного видного представителя, которому я симпатизировал бы. Патриоты? Тут тоже проблематично. Есть люди экспертного плана, чье мнение мне бывает интересно.
— Андрей Юрьевич, как на духу, перед разговором с вами пытался выведать что-то у Интернета.
— Мне жаль, что вам из-за меня пришлось подвергать риску свой внутренний мир.
— О ужас, вы работали на буржуйское телевидение. Я про Эй-Би-Си.
— Нет-нет, ни дня в штате я там не был. Ко мне обращались как к звукорежиссеру, и я эпизодически что-то для них делал. Объясню. В МАИ я понял, авиация — не моё. Но меня взяли в Гостелерадио СССР — умел заниматься звукозаписью. Сам по себе смог как-то. В техническом центре мне быстро наскучило — одно и то же. Купил себе камеру, стал снимать информационные сюжеты для программы «Москва». Меня стали спрашивать, почему я не иду на журфак. Тогда я поступил в МГУ. Потом меня взяли в телевизионную службу АПН. И все было хорошо, пока не случился путч. Кажется, мы были единственной нашей телекомпанией, которая это снимала. У других начальство телекамеры закрыло на ключ. А наше закрыло глаза. Но когда мне стали диктовать, ставить меня неудобной буквой, я заявил протест: не буду! Послал всех к терапевту и ушел. В никуда. А у меня — семья, дочери 5 лет. Свобода творчества — вещь замечательная, но за нее не платят. И вот в силу меркантильной надобности появилось ООО «Видеодрайв», я стал работать на заказ. Много где побывал — от Чукотки до Кубы. Работал и на российское телевидение, особенно на канал «Культура». Обращалась ко мне и Эй-Би-Си.
— И все же, почему бы патриотическому человеку не вернуться в журналистику? В очередную сложно-интересную эпоху.
— Этот человек уже на пенсии. А эпоха... Я в сегодняшнем времени просто физически ощущаю какой-то душок.
— По какую сторону бывшего железного занавеса?
— Ну у вас и вопросы. Нас, я имею в виду российскую сторону, извиняет хотя бы то, что мы снова вынуждены держать оборону. Это факт. И не мы это начали. По крайней мере, когда я вижу какой-нибудь сюжет из сирийского Алеппо, там — наш корреспондент. Никаких американцев или британцев там близко не стоит. В 2008 году во время событий в Южной Осетии я был в Тбилиси, когда доблестные грузинские танки двинулись с гор. И видел, как работает Си-Эн-Эн. Подстава, вранье.
— Вы можете вспомнить радостное событие?
— Был несказанно рад, найдя отцовский «Солдатский паёк». Я уже думал, зарисовал Юрий Васильевич. У художников это запросто.
— Еще приедете в Великий Новгород?
— Конечно.
— И опять не с пустыми руками?
— Это уж как всегда. Но до поры об этом будет знать только Виктория Юрьевна (Виктория Карпова, старший научный сотрудник Новгородского музея-заповедника. — В.Д.).
— Помнится, Виктория Юрьевна была огорчена, как мало новгородцев пришло послушать ее лекцию и посмотреть на «Паёк».
— Что тут скажешь? Чем можем. Вы спрашивали меня про связь поколений. Я так пытаюсь отвечать. Я ведь тоже должен что-то передать. Время не остановишь. Исчезла страна, за которую воевал мой отец. Исчез тот мир, в котором он жил, и никогда не вернется. Вы спросили про радость, а я опять вспомнил тот самый отцовский круг. Они, вернувшиеся живыми, были счастливы. Они, кажется, могли все. Отец дважды начинал жизнь заново. Во ВГИКе доучиться не дали, забрав снова в армию. Потом, когда уже командовал полком, попал под хрущевское сокращение. Ни образования, ни пенсии. Выдержал. Не люди были — глыбы. Надо помнить. И нельзя мельчать.
Фото из личного архива Виктории КАРПОВОЙ
