{thumbimage 150px 1}Сегодня исполняется десять лет со дня гибели писателя-историка Дмитрия БАЛАШОВА
17 июля 2000 года в квартире Дмитрия Балашова на улице Суворова в Великом Новгороде сработала сигнализация. Наряд милиции, прибывший на место, никаких следов взлома не обнаружил, но все-таки решено было сообщить об этом в деревню Козынево, где находился деревенский дом Балашова. Отправившийся к писателю председатель сельсовета Андрей Кузьмин увидел незапертые ворота усадьбы, а войдя внутрь, обнаружил завернутое в одеяло тело Дмитрия Михайловича. У Балашова была обнаружена травма головы и следы удушения. Вызванные на место трагедии эксперты-криминалисты установили, что убийство совершено сутки назад — в ночь с 16 на 17 июля. В 2004 году суд признал виновными в преступлении ранее судимого новгородца Евгения Михайлова, а сына писателя Арсения Балашова — за укрывательство убийства своего отца и угон его автомашины.
Пожалуй, излишним будет говорить о том, кем был Дмитрий Михайлович Балашов для Великого Новгорода, России, научного мира в целом, излишним будет снова перечислять его многочисленные регалии и заслуги в области истории, фольклора и литературы. Однако всегда полезно ещё раз вспомнить о безусловно талантливом, в своём роде уникальном человеке, хотя повод на сей раз печальный: сегодня исполнилось десять лет со дня гибели писателя.
О трагической кончине Дмитрия Балашова, о его жизни и творчестве мы поговорили с его вдовой Ольгой Николаевной Балашовой, руководителем Малого литературного музея писателя при Центральной городской библиотеке.
— Время сглаживает многие острые углы. Это же можно сказать и о смерти Дмитрия Балашова, ведь с момента трагедии прошло десятилетие. Как вы оцениваете события июля 2000 года через призму времени?
— К районной милиции у меня претензий нет, они сделали свою работу очень тщательно, а вот к работе областной прокуратуры у меня очень много вопросов.
В деле присутствовали результаты следственного эксперимента, были показания Арсения Балашова и Евгения Михайлова. Проблема в том, что эксперимент и показания между собой совершенно не совпадали: по версии следствия убийство было совершено на почве пьяной ссоры, но в крови Балашова не было этанола, да и вообще Балашов к тому времени не общался со своим сыном, так что он просто прийти в гости не мог к своему отцу. Далее. На месте преступления нет отпечатков преступников, получается, что гости тщательно стирали следы? И наконец, в своих показаниях Арсений сказал, что в момент совершения убийства вышел покурить. Уже на балконе он услышал вскрик, и когда он вернулся обратно, всё было кончено. Но результаты медицинской экспертизы свидетельствуют о том, что человека долго били. То есть версия просто расползается по швам.
Сложно поверить в то, что это простое бытовое убийство. Я думаю, что прокуратуре было выгодно закрыть дело, скрыть тех людей, которые за ним стояли. Неугодных людей убирают, замазав в «бытовухе», и я всегда была уверена, что всё произошедшее связано с политикой.
— Всё-таки, несмотря на эти ужасные события, вы рук не опустили и, можно сказать, продолжаете заниматься делом мужа. Тяжело?
— Вышло так, что в различных судах я просидела три года: какие-то решения отменялись, я и мой адвокат настаивали на доследовании. Мне это стоило здоровья и массы потраченных нервов. Я снова и снова повторяю, что недовольна решением суда, недовольна работой областной прокуратуры. И дело не в том, что я просто хочу наказать людей. Проблема в другом: безнаказанность в малом тянет за собой тяжёлые последствия. И я очень сожалею о тех, кто совершил этот грех. Ну а себе в какой-то момент жизни я сказала: жизнь на земле протекает быстро, и после нее никто не уйдёт от другого суда.
— Из далёкого детства мне помнится книга сказок народов Терского берега «Птица железный нос, деревянный хвост», которую я читала дома, на Кольском полуострове. Какова же была моя радость, когда уже в Великом Новгороде, в Центре музыкальных древностей Владимира Поветкина, лет через пятнадцать, на одном из стендов я увидела ту самую книжку «из детства». И только тут обратила внимание на имя автора — Дмитрий Балашов. Книжка просто замечательная, но вот иллюстрации в ней, признаться, жутковатые, моё детское воображение тревожили…
— Наверное, не только детское. Мне иллюстрации этой книги тоже кажутся не очень привлекательными. Поэтому ещё в 2006 году на Балашовских юношеских чтениях мы провели конкурс иллюстрированной книги, и, надо сказать, дети создали замечательные образцы. У нас до сих пор хранится более сотни книг. Есть и мечта — издать книгу сказок, собранных на Севере России, с детскими рисунками. Думаю, писателю эта идея бы понравилась.
— Дмитрия Михайловича вообще многое связывало с Севером…
— Есть у него такая фраза: «Именно в Варзуге я понял, что такое настоящая народная культура». И эту фразу жители Варзуги взяли за основу, когда решили открыть мемориальную доску в память о Балашове. Засылали ко мне письма с просьбами прислать образец почерка Дмитрия Михайловича и его автограф. У меня автографа не нашлось, выручили мурманские писатели. А когда доску только открывали, перевозили её с одного берега поселка на другой, всё село высыпало на берег, и одна бабуля крикнула людям в лодке: «Ну чего, Митрия-то нашего привёз?». Мы сначала не поняли, о чём речь, а потом осознали, что они воспринимают его как живого, несмотря на то, что Дмитрия Михайловича уже три года не было на свете, на то, что сорок лет прошло с тех пор, как он был в Варзуге с фольклорной экспедицией последний раз.
— Да, пожалуй, это о чём-то говорит. А вы сами как считаете, откуда такая долговечная память о человеке?
— Если вы жили в сельской местности, то знаете, что местные всегда присматриваются к чужаку, а Балашов всегда был своим: идти на покос — значит, на покос, нужны дрова — значит, будем колоть дрова. Он умел быть членом сообщества. При всех своих регалиях и премиях умел одинаково хорошо говорить с министрами и дворником. И никто не чувствовал себя не в своей тарелке. А ещё он ничего не боялся, если был уверен в своей правоте. Когда в начале шестидесятых пошли слухи о том, что будут разбирать знаменитые Кижи, он, тогда младший научный сотрудник, дошёл до Екатерины Алексеевны Фурцевой, министра культуры СССР. Фактически он встал у истоков создания и Всероссийского общества охраны памятников.
Другой случай. В Вологде шёл по улице вечером и бросился на крик — спасать девчонку. Спас, а сам получил удар ножом в спину. Он был неравнодушный и вспыльчивый. Горячий был человек.
— Поверить в это непросто: сам образ писателя-историка, обязанного скрупулезно выверять собранный материал, скорее, настраивает на что-то спокойное. Как писатель работал?
— Основательно и много, и главное, чтобы вокруг была полнейшая тишина. У нас долгое время не было телевизора, чтобы не мешать работать отцу, да и квартира была разбита на две половины. В отцовскую во время работы ходить не рекомендовалось. Вот представьте, сидит он в своих трудах где-то в XIV веке, а тут радио — с сельскохозяйственными сводками, какими-то сеялками-веялками. А писателю нужно сделать прыжок сразу через шесть веков.
Как-то раз он радостно сказал мне: «Оля! Я начал XV век!», и я ответила что-то вроде: «Я счастлива, теперь мы стали на целый век ближе друг к другу». У меня было ощущение, что этот человек из другого времени. Современность, в которой он жил, была от него дальше, чем XIV–XV века. Он помнил, у какого князя сколько детей, когда они родились, а вот если спросить про собственных детей, то советовал заглянуть в паспорт. Говорили, что в его рубахе и сапогах была какая-то театральность. Но его первая рубаха возникла ещё на втором курсе Театрального института на Моховой, в отместку чересчур западной программе обучения.
— Думаю, большинство читателей знают, что Дмитрий Михайлович — не коренной новгородец: в наш город он переехал лишь в 1984 году. И тем не менее критики обвиняли Балашова в том, что в романе «Марфа Посадница» он слишком открыто стал на сторону новгородцев. Что же так полюбилось писателю-историку?
— Балашов прекрасно понимал, что боярская верхушка и Марфа были неправы, зашли слишком далеко, что Иван III не ради баловства пошёл на Новгород. И всё же ему полюбился сам образ Марфы, могучей женщины. Он написал её справной, дородной дамой, а ведь на памятнике «Тысячелетие России» она совсем другая. Кстати, уже после написания романа Марфа Посадница Балашову приснилась, так сильно он с ней сжился. Но была она именно в образе сухой пожилой женщины.
А вот Дмитрия Донского Дмитрий Михайлович не любил, и это читается в его романе «Святая Русь». Балашов считал, что Донской струсил на Куликовом поле: ведь он пережидал битву в канавке, закиданный берёзками, а в бою участвовал Боброк — его двоюродный брат. Так что в то время все точки над «i» были расставлены правильно, а вот время основательно сместило акценты.
О трагической кончине Дмитрия Балашова, о его жизни и творчестве мы поговорили с его вдовой Ольгой Николаевной Балашовой, руководителем Малого литературного музея писателя при Центральной городской библиотеке.
— Время сглаживает многие острые углы. Это же можно сказать и о смерти Дмитрия Балашова, ведь с момента трагедии прошло десятилетие. Как вы оцениваете события июля 2000 года через призму времени?
— К районной милиции у меня претензий нет, они сделали свою работу очень тщательно, а вот к работе областной прокуратуры у меня очень много вопросов.
В деле присутствовали результаты следственного эксперимента, были показания Арсения Балашова и Евгения Михайлова. Проблема в том, что эксперимент и показания между собой совершенно не совпадали: по версии следствия убийство было совершено на почве пьяной ссоры, но в крови Балашова не было этанола, да и вообще Балашов к тому времени не общался со своим сыном, так что он просто прийти в гости не мог к своему отцу. Далее. На месте преступления нет отпечатков преступников, получается, что гости тщательно стирали следы? И наконец, в своих показаниях Арсений сказал, что в момент совершения убийства вышел покурить. Уже на балконе он услышал вскрик, и когда он вернулся обратно, всё было кончено. Но результаты медицинской экспертизы свидетельствуют о том, что человека долго били. То есть версия просто расползается по швам.
Сложно поверить в то, что это простое бытовое убийство. Я думаю, что прокуратуре было выгодно закрыть дело, скрыть тех людей, которые за ним стояли. Неугодных людей убирают, замазав в «бытовухе», и я всегда была уверена, что всё произошедшее связано с политикой.
— Всё-таки, несмотря на эти ужасные события, вы рук не опустили и, можно сказать, продолжаете заниматься делом мужа. Тяжело?
— Вышло так, что в различных судах я просидела три года: какие-то решения отменялись, я и мой адвокат настаивали на доследовании. Мне это стоило здоровья и массы потраченных нервов. Я снова и снова повторяю, что недовольна решением суда, недовольна работой областной прокуратуры. И дело не в том, что я просто хочу наказать людей. Проблема в другом: безнаказанность в малом тянет за собой тяжёлые последствия. И я очень сожалею о тех, кто совершил этот грех. Ну а себе в какой-то момент жизни я сказала: жизнь на земле протекает быстро, и после нее никто не уйдёт от другого суда.
— Из далёкого детства мне помнится книга сказок народов Терского берега «Птица железный нос, деревянный хвост», которую я читала дома, на Кольском полуострове. Какова же была моя радость, когда уже в Великом Новгороде, в Центре музыкальных древностей Владимира Поветкина, лет через пятнадцать, на одном из стендов я увидела ту самую книжку «из детства». И только тут обратила внимание на имя автора — Дмитрий Балашов. Книжка просто замечательная, но вот иллюстрации в ней, признаться, жутковатые, моё детское воображение тревожили…
— Наверное, не только детское. Мне иллюстрации этой книги тоже кажутся не очень привлекательными. Поэтому ещё в 2006 году на Балашовских юношеских чтениях мы провели конкурс иллюстрированной книги, и, надо сказать, дети создали замечательные образцы. У нас до сих пор хранится более сотни книг. Есть и мечта — издать книгу сказок, собранных на Севере России, с детскими рисунками. Думаю, писателю эта идея бы понравилась.
— Дмитрия Михайловича вообще многое связывало с Севером…
— Есть у него такая фраза: «Именно в Варзуге я понял, что такое настоящая народная культура». И эту фразу жители Варзуги взяли за основу, когда решили открыть мемориальную доску в память о Балашове. Засылали ко мне письма с просьбами прислать образец почерка Дмитрия Михайловича и его автограф. У меня автографа не нашлось, выручили мурманские писатели. А когда доску только открывали, перевозили её с одного берега поселка на другой, всё село высыпало на берег, и одна бабуля крикнула людям в лодке: «Ну чего, Митрия-то нашего привёз?». Мы сначала не поняли, о чём речь, а потом осознали, что они воспринимают его как живого, несмотря на то, что Дмитрия Михайловича уже три года не было на свете, на то, что сорок лет прошло с тех пор, как он был в Варзуге с фольклорной экспедицией последний раз.
— Да, пожалуй, это о чём-то говорит. А вы сами как считаете, откуда такая долговечная память о человеке?
— Если вы жили в сельской местности, то знаете, что местные всегда присматриваются к чужаку, а Балашов всегда был своим: идти на покос — значит, на покос, нужны дрова — значит, будем колоть дрова. Он умел быть членом сообщества. При всех своих регалиях и премиях умел одинаково хорошо говорить с министрами и дворником. И никто не чувствовал себя не в своей тарелке. А ещё он ничего не боялся, если был уверен в своей правоте. Когда в начале шестидесятых пошли слухи о том, что будут разбирать знаменитые Кижи, он, тогда младший научный сотрудник, дошёл до Екатерины Алексеевны Фурцевой, министра культуры СССР. Фактически он встал у истоков создания и Всероссийского общества охраны памятников.
Другой случай. В Вологде шёл по улице вечером и бросился на крик — спасать девчонку. Спас, а сам получил удар ножом в спину. Он был неравнодушный и вспыльчивый. Горячий был человек.
— Поверить в это непросто: сам образ писателя-историка, обязанного скрупулезно выверять собранный материал, скорее, настраивает на что-то спокойное. Как писатель работал?
— Основательно и много, и главное, чтобы вокруг была полнейшая тишина. У нас долгое время не было телевизора, чтобы не мешать работать отцу, да и квартира была разбита на две половины. В отцовскую во время работы ходить не рекомендовалось. Вот представьте, сидит он в своих трудах где-то в XIV веке, а тут радио — с сельскохозяйственными сводками, какими-то сеялками-веялками. А писателю нужно сделать прыжок сразу через шесть веков.
Как-то раз он радостно сказал мне: «Оля! Я начал XV век!», и я ответила что-то вроде: «Я счастлива, теперь мы стали на целый век ближе друг к другу». У меня было ощущение, что этот человек из другого времени. Современность, в которой он жил, была от него дальше, чем XIV–XV века. Он помнил, у какого князя сколько детей, когда они родились, а вот если спросить про собственных детей, то советовал заглянуть в паспорт. Говорили, что в его рубахе и сапогах была какая-то театральность. Но его первая рубаха возникла ещё на втором курсе Театрального института на Моховой, в отместку чересчур западной программе обучения.
— Думаю, большинство читателей знают, что Дмитрий Михайлович — не коренной новгородец: в наш город он переехал лишь в 1984 году. И тем не менее критики обвиняли Балашова в том, что в романе «Марфа Посадница» он слишком открыто стал на сторону новгородцев. Что же так полюбилось писателю-историку?
— Балашов прекрасно понимал, что боярская верхушка и Марфа были неправы, зашли слишком далеко, что Иван III не ради баловства пошёл на Новгород. И всё же ему полюбился сам образ Марфы, могучей женщины. Он написал её справной, дородной дамой, а ведь на памятнике «Тысячелетие России» она совсем другая. Кстати, уже после написания романа Марфа Посадница Балашову приснилась, так сильно он с ней сжился. Но была она именно в образе сухой пожилой женщины.
А вот Дмитрия Донского Дмитрий Михайлович не любил, и это читается в его романе «Святая Русь». Балашов считал, что Донской струсил на Куликовом поле: ведь он пережидал битву в канавке, закиданный берёзками, а в бою участвовал Боброк — его двоюродный брат. Так что в то время все точки над «i» были расставлены правильно, а вот время основательно сместило акценты.
Мария КЛАПАТНЮК
