Политическая шарада

История не знает и не предполагает простых объяснений происходящим событиям. Когда мы говорим про «оккупацию» Новгорода шведами в 1611–1617 годах, это только на первый взгляд однозначная информация.

Возьмем расхожий пример о коварстве и вероломстве Якоба Делагарди, захватившего Ям, Копорье, Иван-город и ряд других российских городов, что якобы и явилось фактическим началом шведской оккупации новгородских земель. В действительности в «Повести о победах Московского государства» сказано следующее: Яков Фунтусов взял Новгород и засел в государевых закладных городах, которые ему заложил князь Михаил Васильевич (Скопин-Шуйский.— Г.Р.), в то время как их на помощь призывал: Яму, Копорье с иными тамошними городами.
То есть шведский полководец не захватывал, по сути дела, перечисленные (включая Новгород) города, а получил их от Скопина-Шуйского законно. Можно предположить, в качестве компенсации за те долги перед шведскими наемниками, которые Москва только приумножала, призвав шведов на помощь в борьбе с поляками.

 

После избрания царем Михаила Романова война не прекратилась, а даже обострилась. Войско Сигизмунда III вновь перешло российские границы и сожгло Козельск, Болхов, Перемышль, угрожало взятием Калуги. Падение этого города открывало дорогу на Москву, посему к Калуге было послано войско под командованием воевод Дмитрия Черкасского и Михаила Бутурлина, которое и отогнало поляков от города, а кроме того, освободило Вязьму, Дорогобуж, Белую и осадило занятый поляками Смоленск. Но полного изгнания захватчиков не произошло: царь не смог собрать войска в единый кулак.
Ситуацией попользовалась и Швеция, чтобы расширить интервенцию. Для этого было даже заключено перемирие с Польшей. Как следствие, шведы получили польское пополнение в свои ряды. Юхан Видекинд пишет, в частности, что 600 польских казаков, которые верно служили год назад под Тихвином, а потом бродили по всей России, пока наконец не пристали к Хансу Мунку в Онеге, обратились к господину Якобу с просьбой о принятии их вновь на королевскую службу. Господин Якоб принял их до дальнейших распоряжений короля и приказал отправиться в Новгород, что и было впоследствии одобрено. Они были посланы к Бронницам…
Поляков направили именно туда, напомню, где русские силы концентрировались для освобождения Новгорода. Трубецкой, воевода Даниил Мезецкий и Федор Бутурлин с тремя тысячами человек соединились с Сумбуловым, который был там с двумя тысячами. Их целью было подойти к Новгороду и с частью войска осадить монастырь на реке, что течет к Ладоге, и таким образом воспрепятствовать подвозу продовольствия, а также с остальными людьми перерезать пути от Нарвы и Нотебурга. Господин Якоб послал против них Коброна с двумя тысячами человек с приказом попытаться выманить русских в открытое поле, так как в укреплении они были хорошо защищены, или воспрепятствовать налетам на обозы. На выручку Кобрину и были брошены поляки.
Замечу, к слову, в развитие темы многомерности исторических событий. Исаак Сумбулов, который весной 1614 года соединился с отрядом Трубецкого, долгое время верой и правдой служил Лжедмитрию II и полякам. В «Зарайском хронографе», например, есть такая запись, датируемая 1 декабря 1610 года: Зарайский Острог захватили черкесы, казаки и воровские люди во главе с Исааком Сумбуловым. В январе воевода Димитрий Пожарский, выдержав осаду в Кремле, разгромил и изгнал из Зарайска разбойную шайку Исаака Сумбулова. А вот что находим у Сергея Соловьева о событиях чуть более поздних: «В марте 1613 года собор писал новоизбранному царю, что псковские воеводы, князь Хованский и Вельяминов, просят помощи против шведов, которые беспрестанно грозятся прийти под Псков из Новгорода; собор отправил к ним несколько казачьих атаманов. Но шведы осадили не Псков, а Тихвин и побили русский отряд, высланный на помощь к городу под начальством Исаака Сумбулова». Иными словами, вчерашний разбойник уже находился на государственной службе.
Что касается упомянутого Пскова, то шведский король Густав-Адольф всерьез нацелился на взятие города. В 1615 году шведская армия осадила город. Падение Пскова означало бы крушение русской оборонительной линии на северо-западе.

Тем более что Новгород к тому времени вполне четко определился со своей антишведской позицией. У Соловьева читаем, что «отвечали новгородцы Эверту Горну, когда тот настаивал на присяге королю, утверждая, что королевич Филипп отказался от новгородского престола. Упомянув о договоре, заключенном между ними и Делагарди, новгородцы продолжали: «После этого утверждения честные обители и святые божии церкви от немецких ратных людей разорены и разграблены, святые иконы поруганы, расколоты и пожжены, многие мощи святых из гробов выметаны и поруганы, колокола из многих монастырей и церквей, городовой большой наряд и всякий вывезен в Свейское государство, и около Новгорода литовские люди, которые служат здесь королевскому величеству, уездных людей и крестьян жгут и мучат и насмерть побивают, на правеже от ваших приказных людей в налогах без сыску иные насмерть побиты, иные повесились и в воду пометались, иные изувечены и до сих пор лежат. А мы, всяких чинов люди Новгородского государства, по своему крестному целованию и утвержденным записям, во всем стояли крепко и вперед также стоять хотим за государя своего королевича непоколебимо и отдали на подмогу немецким людям все до последней деньги, оттого стали в конечной скудости и многие разбежались розно… И теперь нам мимо государя своего королевича и мимо прежней нашей записи вельможному королю и его наследникам свейским королям креста целовать нельзя и под свейскою короною быть не хотим; хотя бы и помереть пришлось за свое крестное целование. Не хотим слыть крестопреступниками, а если над нами что и сделаете за прямое наше крестное целованье, в том нам судья общий наш содетель». Правда, на стороне шведов в тот момент оказалась удача.
Кажется, мощно укрепленные Трубецким Бронницы не могут быть атакованы малочисленными шведскими наемниками. Однако в начале лета те получили из Стокгольма деньги и провизию. Видекинд пишет, что воодушевленный Делагарди, не дожидаясь прибытия затребованных тысячи человек, явился в Бронницы, чтобы поднять дух офицеров и войска и побудить их напасть на неприятеля. Это и было сделано уже 14 июля, причем так храбро, что защитники самого большого неприятельского укрепления вынуждены были ночью спасаться бегством. Наши преследовали их в лесу, рассеяли по различным дорогам, часть прикончили, часть захватили в плен. Пленные не были уверены, что даже самому Трубецкому, их полковнику, удалось унести ноги живым.
Когда русские в Старой Руссе узнали, что Бронницы пали, они тоже бросились бежать. Наши долго преследовали их по пятам, так что те не остановились даже в ближайших окрестностях. Потом долгое время они не нападали на нас и не оказывали нам сопротивления главным образом из-за разгоревшихся там раздоров между боярами и казаками. Сейчас же вслед за этим господин Якоб приказал занять эти места шведскими частями.

Насколько сложными были отношения между новгородцами и шведами, находившимися в городе, можно судить по сохранившемуся письму Эверта Горна своему брату Генриху (от 21 декабря 1614 года):
Прийти к соглашению с новгородцами невозможно, а с москвичами еще менее. С одними новгородцами хлопот бы не было, так как они находятся под угрозой военной силы и вынуждены плясать под нашу дудку, поскольку сила на нашей стороне. Но москвичи прекрасно знают наше положение из ежедневных сообщений, приносимых уезжающими отсюда боярами и горожанами. Поэтому у них нет особого желания начать с нами переговоры, и они рассчитывают больше выиграть, применив силу, чем заключив договор. Тем не менее г. Якоб собирается написать им, чтобы точно узнать их намерения.
У нас дела обстоят печально. Скудость велика. Люди раздеты и непокорны, да их и мало, а между тем враг ожидается сильный. Кроме того, нам приходится занимать войском целый ряд областей и вести оборону; от этого почти все утомлены и истощены. Для содержания у нас нет продовольствия, хотя бы на месяц, не то что больше, но пороха, снарядов и другого военного снаряжения достаточно и вполне нам хватит. Возможность принудить город изыскать средства для нашего содержания весьма сомнительна, так как от имени Его величества этого, по-видимому, сделать нельзя, а если действовать силой, то они скорее дадут себя замучить до смерти, чем признаются, где у них зарыто имущество.
Наверное, необязательно столь пространно цитировать частное письмо. Но, согласитесь, оно дает очень сочную картину жизни оккупированного Новгорода и… оккупантов в нем. Картину дополняет Видекинд: В эту осень почти не было накошено сена, так что через два-три месяца всем лошадям предстояло околеть от голода. Поэтому господин Горн решил, когда люди несколько подкрепятся тем, что будет получено из Швеции, выйти с частью войска в поля в окрестностях, часть же расположить под Псковом. На несколько миль в окружности уборка сена и урожая была запрещена и недопущена нашими. Кроме того, запретили на 10 миль в окружности кому бы то ни было сеять хлеб, так как этим хотели принудить город пойти на уступки. Это было, по моему мнению, большой ошибкой. Если бы обработка полей была разрешена, то настало бы лучшее время. Но они хотели голодом принудить к повиновению русских, а мучили самих себя.

30 июня 1615 года Густав-Адольф приступил к осаде Пскова. У короля было 16 000 бойцов. В том числе русские казаки. Король лично руководил осадой. Вокруг города было воздвигнуто больше 10 укреплений и два моста через реку Великую. Судя по шведскому плану осады Пскова, сделанному в 1615 году, Псков был окружен шестью укрепленными шведскими лагерями.
Псковская летопись говорит о трехмесячной осаде скупо: Шведский король, намереваясь насильно завладеть северными Российскими областями, пришел ко Пскову 30 июля и остановился в Святогорском монастыре, откуда со всех сторон делал многие приступы к городу и разорял окрестности два с половиною месяца. Два раза врывались войска его приступом в самый город, но отбиты были гражданами и не могли оным овладеть. Наконец по причине наступавшей зимы 17 октября отступили.
Между тем в осаде было много интересного. Самый первый бой оказался для нападавших неудачным. Погиб их талантливый полководец Эверт Горн. Он был убит выстрелом из пищали. Пуля попала в голову. Шансов выжить у Горна не было.
«15 августа неприятель подошел к Варламским воротам и, по совершении богослужения, начал копать рвы, ставить туры, плетни, дворы и городки, малые, а подальше устроили большой город дерновый, где стоял сам король, — пишет Соловьев. — Три дня с трех мест били шведы по городу, пустили 700 огненных ядер, а другим чугунным числа нет, но Псков не сдавался. 9 октября шведы повели приступ, но и он не удался… Положено было решить дело на съезде уполномоченных с обеих сторон».
Переговоры протекали медленно, в препирательствах, например, о том, почему шведы в письмах называют Михаила Федоровича только великим князем, а не царем. Шведы в свою очередь спрашивали, зачем Михаил называет себя правителем лифляндским и новгородским: «Даем вам знать, что вы наполнены прежнею спесью и не подумаете, каков наш король родством против вашего великого князя: наш король прирожденный королевский сын, а ваш великий князь не царский сын и не наследник Российскому государству».

В Новгороде в это время распространилась тяжелая болезнь, похоже — холера, но точного названия ни один источник не приводит, ограничиваясь расплывчатым «мор». Одно время ежедневно умирали по 30, 40, 50 человек мужчин, женщин и детей. Поэтому оставшимся в живых горожанам было трудно выплачивать большие налоги и поборы.
Среди конницы, размещенной в окрестностях, распространилась та же болезнь, так что многие рейтары умерли, а многие лишились лошадей, частью из-за каких-то странных болезней, частью от нехватки сена. Поэтому рейтары, потерявшие лошадей, получили разрешение ехать в Швецию, чтобы, добыв там коней и снаряжение, возвратиться этим же летом. Об этом мы узнаем все от того же Юхана Видекинда.