Летом 1941-го Роза Завадская жила в домике с видом на расстрел
Это было в ее родной Старой Руссе. Военнопленные на плащ-палатке несли офицера. Туда, откуда никто не возвращался. К огромному рву.
Офицер стонал и умолял солдат не бросать его в могилу еще живым: «Братцы, добейте меня!». Остановившись, они несколько раз ударили его лопатой. Совершив этот жестокий акт милосердия, похоронили его отдельно — у красивой ивы.
Кто он? Что стало с могилой? Вот два вопроса, которые волнуют Розу Петровну всю жизнь.
Бетховен. Реквием
Она все видела. Мама, папа, сестры... Они все знали об этом случае. Потому что жили там, где водили на смерть пленных и гражданских. Вблизи того страшного рва на улице Бетховена... Видели их лица, слышали их речь — прощание друг с другом, с далекими близкими. И слышали выстрелы.
— Мама прижимала нас к себе и заставляла зажимать руками уши, — вспоминает Роза Петровна. — А мы все равно слышали. Мой десятилетний братик Петя, наверное, от этого и получил тяжелую болезнь, от которой так после войны и не оправился. Мне было только 5 лет, я мало чего понимала, но память все хранит. Нахлынет, и хочется плакать.
Дом семьи Ефлановых сгорел в первую же бомбежку. Поселились в водокачке на углу улиц Минеральной и Бетховена. Это была кирпичная постройка полтора на полтора метра, еще и трубы всякие внутри. А в семье — семеро. Без Саши, одной из старших дочерей. Накануне войны она поехала в Ленинград и прямо в поезде была мобилизована на строительство оборонительных сооружений.
Жили в водокачке до зимы. Потом отец, раздобыв где-то лошаденку, посадил всех на сани и повез в свою родную деревню Меньково, это в Поддорском районе.
Не судьба
Лошаденка была чуть живая. Дернет, потянет, провезет натужно, остановится, чтобы передохнуть, и все заново. Дедушки с бабушкой уже не было в живых, в доме квартировали немцы. Родители нашли жильё в пустом школьном классе. Уже темнело, когда явился с проверкой немецкий офицер. Включив фонарик, он пересчитал детей и взрослых. Только ушел — примчались другие. Схватили Клаву, сестру Розы, и посадили под арест в бане. С трудом родители смогли понять, что ее обвиняют в том, что подавала сигналы партизанам. Господи, да это же офицер светил фонариком! Кое-как объяснились с конвоиром, тот кому-то доложил. На счастье, немцы провели проверку. Расспросили проверяющего, тот все подтвердил, и Клаву отпустили.
— Не всем так везло, — рассказывает Роза Петровна. — Немцы долго не разбирались. Мы видели, как в Руссе повесили сына нашей соседки. За то, что он повязал пионерский галстук. Мальчишка же! Тетя Маша клубочком каталась у дуба, на котором он висел. А мама уговаривала ее уйти: «И тебя убьют...». Кому судьба какая, кого с кем сведет. Немцы, они тоже разные были.
Хлебные истории
Когда в Руссе мама из водокачки вынесла поддон с кусочками хлеба — военнопленные, ходившие под конвоем закапывать расстрелянных, очень просили дать покушать, — ее один немец так стукнул, что два дня потом встать не могла. А когда в Менькове Роза съездила фрицу по лицу — ничего, вроде, так и надо было.
— Мы тогда уже в дедовом доме жили, нам разрешили занять маленькую спаленку. И вот сижу я за прялкой, входит тот немец, садится напротив и смотрит. Потом тянется ко мне, наверное, приласкать хотел, а у меня рядом кусочек черного хлеба лежал — политый постным маслом и посыпанный солью. Испугалась, что отберут, и как дам! Хлебушек прижала к себе, прыг на печку. Мама крикнула на меня и давай валенком охаживать. Немец встал: «Матка, нихт!». Нельзя, мол, наказывать.
Еще был случай: родители Розы увидели, как один постоялец буханочку выбрасывает в печь. Отец, не утерпев, знаками рассказал немцам про одного из них и про хлеб. И надо же, они, видимо, спровадили уничтожителя хлеба, ушел он из ефлановского дома.
На католическое Рождество главе семьи стало окончательно ясно, что имеет в соседях каких-то особенных немцев. Застал их за пением «Интернационала»! Ему погрозили пальцем: «Батька, нихт!». Ты нас не видел, а мы тебя — примерно так это надо было понимать.
И уцелело Меньково удивительным образом. Соседние деревни враг, отступая, сжег, а эту не тронул. Но тут заслуга была здешнего блаженного мужичка. Может, изображал из себя человека не от мира сего, может, и был таким. В общем, крича: «Партизаны!», он кинулся навстречу мотоциклистам, собиравшимся устроить пожар. И те моментально пустились наутек.
Мишка вернулся!
Один из Ефлановых — Михаил — был в партизанах. В Прибалтику его занесло. А оттуда аж в Америку. Вкратце дело было так. Михаила вместе с четырьмя другими партизанами выдал один хуторянин. Когда их вели на расстрел, он был вторым. Пусть лучше пуля догонит, чем безропотно идти на смерть! Сбил конвоира с ног и побежал. Вжжик — возле уха, потом над макушкой... Скрылся в лесу, залез под вывороченное дерево, в яму с водой, только нос снаружи, чтобы дышать. Переждал, пока немцы с собаками пробежали мимо. Но до своих добраться все равно не смог. Надо было только перебраться через реку. Рискнул через мост. Кого проверяли, кого нет. К нему обратились уже вдогонку: «Аусвайс!». Лагерь, освобождение, пароход через океан. В Америке оставаться даже не думал.
— Никогда не забуду, как он вернулся, — продолжает Роза Петровна. — Темнело, и вдруг — стук в окно. А мы уже в Руссе обжились заново. Сначала в землянке — отец ее сделал прямо в воронке от бомбы у нас на огороде. Потом новый дом отстроил. Клава вышла: «Кого это на ночь глядя?». Через несколько минут вернулась: «Только не плачьте, ладно!». Папа вскочил с места: «Мишка вернулся?!». Они с мамой успели дважды его отпеть в церкви. Девушка одна ждала Мишу. Всю войну. Потом ездила в Латвию, своими глазами видела могилу, в которой похоронены расстрелянные партизаны. И Мишино имя было там.
Положа руку на сердце
Умер Михаил рано. «Как он вообще жил?» — удивлялись врачи. В сердце оказалась дырочка. Маленькая совсем, но насквозь. Вот почему он так часто держался за сердце.
Роза Петровна думает, что у брата это от пережитого, от обид. Он так спешил на родину. Чем ближе, тем невыносимее ожидание. Хоть вылазь из поезда и толкай — давай, быстрее! На родине ждали пожизненные проверки как неблагонадежного.
У папы тоже биография не из простых. В 1938 году был осужден за частушку. Не сам придумал, конечно. Так, спел. Не в то время и не в том месте:
«При царе, при Николашке,
Ели булки да барашки.
А теперь новый режим —
Все голодные лежим».
Дали 8 лет. Дочь Клава поехала в Москву к самому товарищу Калинину. Шестеро детей, простой плотник, никогда ничего худого не замышлял против советской власти. Отсидел неполных два.
Ненавижу очереди
— В общем, жизнь преподавала нам такое, чего долго еще не писали в учебниках. Сериал идет «Однажды в Ростове», не смотрели? А я про расстрел мирной демонстрации в Новочеркасске знаю еще с 1965 года. Училась вместе с девочкой, которая все видела своими глазами. Понимаете, я видела, как немцы расстреливали наших. А она — как наши свой народ! И подписку дала, что никогда не разгласит. Ум враскорячку — как такое могло быть?! А из-за чего митинг? Хлеба не было в магазинах. Это уже в 1960-е. Ладно бы сразу после войны. Бог ты мой, как вспомнишь очереди за хлебом в Старой Руссе... Мы с братиком ночами выстаивали. С тех пор я ненавижу очереди. Никогда не стояла ни за какими дефицитами. Не могу. Мне кажется, легче было бы по горам лазить.
А она и лазила. В Хибинах. В начале 1950-х Ефлановы перебрались на Север. Семья большая, а насчет заработков было негусто, вот и поехал отец пытать счастья в дальние края. Устроился и забрал всех к себе. Новый дом в Руссе продали.
Снится Русса
Поселок Ильма в окружении сопок. Летом солнцу некуда спрятаться. Торчит, будто привязанное к макушке сопки. А какие красивые разноцветные камушки лежат по склонам! Роза Петровна вспоминает:
— Бывало, наберешь полные карманы, а на обратном пути понемножку выбрасываешь. Хоть спускаться и легче гораздо, но так устанешь, пока поднимаешься, что сил уже нет камни с собой таскать.
Вернулась она с северов лет через тридцать после отъезда. Поселилась в Новгороде, отправилась проведать родной город. Туда, где ее звали не Розой, а Раей — как в крещении. Как батюшка определил: нет никаких Роз в святцах, и все тут!
— Повертелась я на улице Минеральной, — говорит Роза Петровна. — А все уже по-другому. Кругом застроено. Наш бывший дом — под другим номером. В конце огорода — еще один дом построен. Нет ни ивы, ни могилы. Когда мы уезжали в Хибины, она была ухоженной — крестик, цветочки. Кажется, дом — как раз на ее месте. Может, я ошибаюсь, как теперь определить? Надеюсь, что останки того офицера перезахоронены. Хотя никто из тех, кого я пыталась расспросить, не мог ответить ничего путного. Лишь пожимали плечами.
Всякое было. И такое, что не приведи Господь. Только пережито это все. Но память не дает покоя — почему-то стоит перед глазами тот офицер, слышится его умоляющий голос. И неспокойно на сердце.
А еще ей часто снится Русса. Улица, речка. Все так, как в детстве. Манит, зовет.
Если б не было войны...
Фото с сайта nationaalarchief.nl
