и безымянная могила под ивой в огороде
Это было летом 1941-го. Военнопленные на плащ-палатке несли офицера. Туда, откуда никто не возвращался. К огромному рву на улице Бетховена. Офицер стонал и умолял солдат не бросать его в могилу живым:
«Братцы, добейте!». Остановившись, они несколько раз ударили его лопатой. Совершив жестокий акт милосердия, похоронили его отдельно — у красивой ивы.
Кто он? Что стало с могилой? Вот два вопроса, которые волнуют Розу Петровну ЗАВАДСКУЮ всю жизнь.
Семья все видела. Потому что жили там, где водили на смерть пленных и гражданских. Видели их лица, слышали их речь — прощание друг с другом, с далекими близкими. И слышали выстрелы.
— Мама прижимала нас к себе и заставляла зажимать руками уши, — вспоминает Роза Петровна. — А мы все равно слышали. Мой десятилетний братик Петя, наверное, от этого и получил тяжелую болезнь, от которой так после войны и не оправился. Мне было только пять лет, я мало чего понимала, но память все хранит. Нахлынет, и хочется плакать.
Семеро по трубам
Дом семьи Ефлановых сгорел в первую же бомбежку. Поселились в водокачке на углу улиц Минеральной и Бетховена. Это была кирпичная постройка полтора на полтора метра, еще и трубы всякие внутри. А в семье — семеро. Без Саши, одной из старших дочерей. Накануне войны она поехала в Ленинград и прямо в поезде была мобилизована на строительство оборонительных сооружений.
Жили в водокачке до зимы. Потом отец, раздобыв где-то лошаденку, посадил всех на сани и повез в свою родную деревню Меньково, это в нынешнем Поддорском районе. Лошаденка была чуть живая. Дернет, потянет, провезет натужно, остановится, чтобы передохнуть, и все заново. Дедушки с бабушкой уже не было в живых, в доме квартировали немцы. Родители нашли жилье в пустом школьном классе. Уже темнело, когда явился с проверкой немецкий офицер. Включив фонарик, он пересчитал детей и взрослых. Только ушел — примчались другие. Схватили Клаву, сестру Розы, и посадили под арест в бане.
С трудом родители смогли понять, что ее обвиняют в том, что подавала сигналы партизанам. Господи, да это же офицер светил фонариком! Кое-как объяснились с конвоиром, тот кому-то доложил. На счастье немцы провели проверку, и Клаву отпустили.
— Не всем так везло, — рассказывает Роза Петровна. — Немцы долго не разбирались. Мы видели, как в Руссе повесили сына соседки. За то, что он повязал пионерский галстук. Мальчишка же! Тетя Маша клубочком каталась у дуба, на котором он висел. А мама уговаривала ее уйти: «И тебя убьют». Кому судьба какая, кого с кем сведет. Немцы, они тоже разные были.
Хлебные истории
Когда в Руссе мама из водокачки вынесла поддон с кусочками хлеба — военнопленные, ходившие под конвоем закапывать расстрелянных, очень просили дать покушать, — ее один немец так стукнул, что два дня потом встать не могла. А когда в Менькове Роза съездила фрицу по лицу — ничего, вроде, так и надо было.
— Мы тогда уже в дедовом доме жили, нам разрешили занять маленькую спаленку. И вот сижу я за прялкой, входит тот немец, садится напротив и смотрит. Потом тянется ко мне, наверное, приласкать хотел, а у меня рядом кусочек черного хлеба лежал — политый постным маслом и посыпанный солью. Испугалась, что отберут, и как дам! Хлебушек прижала к себе, прыг на печку. Мама крикнула на меня и давай валенком охаживать. Немец встал: «Матка, нихт!». Нельзя, мол, наказывать.
На католическое Рождество главе семьи стало окончательно ясно, что имеет в соседях каких-то особенных немцев. Застал их за пением «Интернационала»! Ему погрозили пальцем: «Батька, нихт!». Ты нас не видел, а мы тебя...
И уцелело Меньково удивительным образом. Соседние деревни враг, отступая, сжег, а эту не тронул. Но тут заслуга была здешнего блаженного мужичка. Может, изображал из себя человека не от мира сего, может, и был таким. В общем, с криком «Партизаны!» он кинулся навстречу мотоциклистам-поджигателям. А те — наутек.
Мишка вернулся!
Один из Ефлановых — Михаил — был в партизанах. В Прибалтику его занесло. А оттуда аж в Америку. Вкратце дело было так. Михаила вместе с четырьмя другими партизанами выдал один хуторянин. Когда их вели на расстрел, он был вторым. Пусть лучше пуля догонит, чем безропотно идти на смерть! Сбил конвоира с ног и побежал. Вжик — возле уха, потом над макушкой... Скрылся в лесу, залез под вывороченное дерево, в яму с водой, только нос снаружи, чтобы дышать. Переждал, пока немцы с собаками пробежали мимо. Но до своих добраться все равно не смог. Надо было только перебраться через реку. Рискнул через мост. Кого проверяли, кого нет. К нему обратились уже вдогонку: «Аусвайс!». Лагерь, освобождение, пароход через океан. В Америке оставаться даже не думал.
— Никогда не забуду, как он вернулся, — продолжает Роза Петровна. — Темнело, и вдруг — стук в окно. А мы уже в Руссе обжились заново. Сначала в землянке — отец ее сделал прямо в воронке от бомбы у нас на огороде. Потом новый дом отстроил. Клава вышла: «Кого это на ночь глядя?». Через несколько минут вернулась: «Только не плачьте, ладно!». Папа вскочил с места: «Мишка вернулся?!». Они с мамой успели дважды его отпеть в церкви. Девушка одна ждала Мишу. Всю войну. Потом ездила в Латвию, своими глазами видела могилу, в которой похоронены расстрелянные партизаны. И Мишино имя было там.
Положа руку на сердце
Умер Михаил рано. «Как он вообще жил?» — удивлялись врачи. В сердце оказалась дырочка. Маленькая совсем, но насквозь. Вот почему он так часто держался за сердце. Роза Петровна думает, что у брата это от пережитого, от обид. Он так спешил на родину. Чем ближе, тем невыносимее ожидание. Хоть вылезай из поезда и толкай — давай, быстрее! На родине ждали пожизненные проверки как неблагонадежного.
У папы тоже биография не из простых. В 1938 году был осужден. За частушку. Спел не в то время и не в том месте:
При царе, при Николашке,
Ели булки да барашки.
А теперь новый режим —
Все голодные лежим.
Дали 8 лет. Дочь Клава поехала в Москву к самому товарищу Калинину. Шестеро детей, простой плотник, никогда ничего худого не замышлял против советской власти. Отсидел два.
Ненавижу очереди
— В общем, жизнь преподавала нам такое, чего долго еще не писали в учебниках. Сериал идет «Однажды в Ростове», не смотрели? А я про расстрел мирной демонстрации в Новочеркасске знаю еще с 1965 года.Училась вместе с девочкой, которая все видела своими глазами. Понимаете, я видела, как немцы расстреливали наших. А она — как наши свой народ! И подписку дала, что никогда не разгласит. Ум враскорячку — как такое могло быть?! А из-за чего митинг? Хлеба не было в магазинах. Это уже в 1960-е. Ладно бы сразу после войны. Бог ты мой, как вспомнишь очереди за хлебом в Старой Руссе... Мы с братиком ночами выстаивали. С тех пор я ненавижу очереди. Никогда не стояла ни за какими дефицитами. Не могу. Мне, кажется, легче было бы по горам лазить.
А она и лазила. В Хибинах. В начале 50-х Ефлановы перебрались на Север. Семья большая, а насчет заработков негусто, вот и поехали за счастьем. Устроился и забрал всех к себе. Новый дом в Руссе продали.
Снится Русса
Поселок Ильма в окружении сопок. Летом солнцу некуда спрятаться. Торчит, будто привязанное к макушке сопки. А какие красивые разноцветные камушки лежат по склонам!
— Бывало, наберешь полные карманы, а на обратном пути понемножку выбрасываешь. Хоть спускаться и легче гораздо, но так устанешь, пока поднимаешься, что сил уже нет камни с собой таскать.
Вернулась она с северов лет через 30 после отъезда. Поселилась в Новгороде, отправилась проведать родной город. Туда, где ее звали не Розой, а Раей — как при крещении. Как батюшка определил: нет никаких Роз в святцах, и все тут!
— Повертелась я на Минеральной, — говорит Роза Петровна. — А все уже по-другому. Кругом застроено. Наш бывший дом — под другим номером. В конце огорода — еще один дом построен. Кажется, как раз там, где могила была. Когда уезжали в Хибины, она была ухоженной — крестик, цветочки. Надеюсь, что останки того офицера перезахоронены. Но никто не мог ответить на мои вопросы ничего путного. Лишь пожимали плечами.
Всякое было. И такое, что не приведи Господь. Но память не дает покоя: почему-то стоит перед глазами тот офицер, слышится его умоляющий голос. И неспокойно на сердце...
