или Что ещё, кроме России, умом не понять?
В короткий список литературной премии «Большая книга» роман Евгения Чижова «Перевод с подстрочника» вошёл с формулировкой «за искусность, с которой автор обнажает скрытую за фасадом восточной сказки и словесной вязи фантасмагорию деспотизма».
Если заинтересуетесь и задумаете этот роман прочесть, учтите, что ключевая характеристика сокрыта все же в слове «деспотизм», а не в слове «Восток».
Основу сюжета составляет путешествие московского поэта Олега Пичигина в придуманную восточную страну Коштырбастан. Пичигин не молод и малоизвестен, однажды на собственные деньги он издал сборник стихов, которые, конечно, никому оказались не нужны, и теперь пробавляется работой переводчика. Как переводчик он, безусловно, талантлив, ибо срастается не только с переводимым текстом, но и с фигурой автора (правда, когда автор алкоголик или гомосексуалист, от этого радости никакой). Но несмотря на эти успехи Пичигин производит впечатление человека, смертельно уставшего от себя, поэтому, наверное, и принимает приглашение своего школьного товарища приехать в Коштырбастан, переводить стихи главного коштырского поэта — президента Рахматкула Гулимова.
Коштырбастан, на первый взгляд, кажется искусной подделкой. Почему, право слово, нельзя было остановиться, допустим, на реальном Таджикистане, зачем эти лукавые мудрствования? Но чем ближе к финалу, тем яснее ответ на этот вопрос: затем, что автору хотелось превратить место действия в страну души героя, а сделать это можно, только лишив ее географических координат.
В Азии Пичигин хочет познать не только Азию, президента Гулимова и весь коштырский народ, но и самого себя. Вглядываясь в коштырские пейзажи, он постоянно возвращается к пейзажам московским, лицам и событиям, и эти экскурсы в прошлое, безусловно, добавляют роману психологизма. А тут ещё и поездка Пичигина из благополучной (по крайней мере с фасада) столицы в село, где жизнь остановилась неизвестно когда: не то после развала Союза, не то гораздо раньше, в Средневековье, — и с тех пор течёт неизменно, невзирая на наслаивающуюся на неё штукатурку лозунгов и воззваний. Читателя эта многовековая сонность завораживает, а Пичигина в ней чуть не убивают по одной простой причине: он — русский.
То, о чём не принято говорить, чрезвычайно интересно, но Чижов, увы, изначально не намеревался останавливаться на теме межнациональных конфликтов, гораздо больше его занимает конфликт «человек — вождь». Перевод стихов Гулимова у Пичигина не двигается с места до тех пор, пока ему не начинает казаться, что он стал понимать автора, уловил его основную суть, взглянул на Коштырбастан и коштырцев их глазами. Герой, хоть и рефлексирует мучительно на тему «Тиран или вождь?», но избежать очарованности Гулимовым всё равно не может. Говоря языком либеральной интеллигенции, Пичигин попадает в плен тотальной диктатуры и вождизма. Но вождизм всё-таки открывает своё лицо — старческое, уже тронутое смертью, больше похожее на злую маску. Происходит это за несколько часов до расстрела Пичигина, обвинённого в покушении на президента.
И Пичигина, конечно, расстреливают, после чего станет невыносимо скучно. Аллегория распрямляется как стрела. Но летит мимо...
