Первым официальным выходом новгородской «Соймы» в музыкальное плавание стал в 2017 году Международный фестиваль музыкальных древностей «Словиша». Тогда многие обратили внимание на необычный этнопроект. Но ни о каком серьёзном продолжении речи тогда не шло. Ребятам просто нравилось то, что они делают. Сейчас на счету группы «Сойма» премии нескольких фестивалей, поклонники и публикация в сообществе авторской программы «Аэростат» Бориса Гребенщикова. С чего всё начиналось и чем сейчас живёт группа — об этом мы спросили основателя «Соймы» Сергея ЗУБАРЕВА.

— Попасть на стену музыкальной программы БГ «Аэростат» в социальных сетях — дорогого стоит. Многие сегодня говорят, что это большой успех и толчок к дальнейшему развитию группы. Сам ты как к этому относишься?

— Во-первых, кто эти самые «многие»? Я что-то ни от кого ничего не слышал. Во-вторых, в детстве я смотрел какой-то фильм про бедные кварталы Америки, и там у одного чувака была кличка Моряк. И вот его спрашивают: «А почему Моряк-то?». А он отвечает: «Это потому, что меня однажды чуть было не взяли на корабль матросом, и я прославился на всё гетто». Вот и мы чуть было не стали знакомыми Бориса Борисовича, и потому, когда я иду по своему двору, со мной здороваются даже коты. Шутка, конечно.

Но на самом деле оказаться в паблике БГ для нас очень приятно. Потому что Гребенщиков — это личность. Он очень свободный человек, причем настолько свободный, что аж странно, что до сих пор не летает как птица. Я с юности моей им восхищён был и до сих пор восхищён. Хотя не сам он «Сойму» нашёл, конечно. Это наш баянист Вася куда-то закинул песни, и помощники Борис Борисовича, очевидно, сочли возможным разместить их в паблике «Аэростата». Конечно, благодаря этому о нас узнало чуть больше людей. Приглашали выступать в Челябинске. Но такие гастроли в наши планы пока не входят. У всех работа, дети... Вообще, получается, как в песне Шевчука про генерала ФСБ. Там что-то о том, как «я бы жизнь за Родину отдал — да у меня свои семья и дети».

— Серёжа, ты ведь не музыкант по натуре. Раньше работал журналистом, теперь ушёл в какие-то деревянные сферы… С чего ты вдруг «рычать» начал — горловым пением увлёкся?

— С музыкой у меня действительно отношения сложные. Хотя за плечами — полгода музыкальной школы, из которой меня выгнали за непосещаемость, и тройка по музыке в аттестате. Но это ведь не двойка, понимаешь?.. Значит, не так уж всё и плохо. Тройка — это как билет в сидячий вагон до Владивостока. Тяжело, но доехать всё-таки можно.

Вообще, мне давно нравились два типа музыки: с одной стороны — панк, с другой — традиционная музыка малых народов нашей страны. И я в Новгород приглашал «Буготак» из Сибири, Сарымая Урчимаева из группы «Алтай Кай», Петю Савельева из Питера, который на морин-хууре хорошо играет и горлом поёт, он этому в Монголии учился... И вот с тех пор как я услышал горловое пение в исполнении, например, «Хуун-хуур-ту» из Тувы и того самого «Буготака» из Новосибирска, меня понесло со страшной силой. Потом я сотни раз слушал калмыцкий эпос «Джангар» и до того заслушался, что решил научиться петь его сам. Скачал самоучитель из шести уроков… Сначала меня слушали только кот и собака — у них любовь безусловная, понимаешь? И каким бы ты ни был отвратительным певцом — они слишком тактичны в отношении тебя, чтобы затыкать уши или уходить «погулять», как это делает твоя жена. Ну а потом друг записал на видео моё исполнение и выложил в Сеть… Это было очень кривое, но воодушевлённое исполнение, надо сказать. Но не будем об этом. Всё-таки есть вещи, которые повторно слушать уже невозможно. По крайней мере, самому.

— После этого монахи Центрального Хурула (буддийского храма) Калмыкии пригласили тебя выступить у них в Элисте в главном зале республики. Ты поразил братьев-калмыков своим исполнением?

— Пел я, мягко сказать, неидеально. Но дело в том, что народ калмыцкий переживает сегодня, что теряет свой родной язык. Так что ценность моего визита была отнюдь не в исполнении, потому что, естественно, у них есть профессионалы этого дела — и я там даже рядом не курил. Для них это был своеобразный призыв учить родной язык. Мол, ребята, смотрите, русские уже запели на калмыцком, а вы не знаете своего языка! Именно этот контекст был важен, наверное.

— Поездка в Калмыкию стала своеобразной точкой старта для «Соймы». По возвращении домой ты собрал в итоге очень колоритную команду. Один гусельник Антон Скальдов чего стоит!

— Да, я уже говорил, что «Сойма» — это из серии «чему быть — того не миновать». Значит, так и должно было произойти. Когда я вернулся из Калмыкии после своего выступления, я был очень воодушевлен тёплым приемом калмыцких братьев и решил записать одну песню на студии. Тут, как говорится, дай человеку хлеба — он тут же захочет масла, классика жанра. Так вот, обратился я в Центр музыкальных древностей к учёному Антону Каменскому, чтобы он посоветовал мне музыканта. Он свёл меня с гусельником Скальдовым — научным сотрудником Новгородского музея-заповедника. С дудукистом же Малышом мы долгие годы идём рядом, его дудук слышу даже на работе. Он и мелодию к песне в перерывах между чертежами подобрал. Ну и как-то так вышло, что с нами стал играть профессиональный барабанщик Илья Крапивка, который теперь уехал в Китай и играет там. Потом уж к нам влились и Пётр, который, кроме всего прочего, заядлый велосипедист и путешественник, и художница и виолончелистка Наташа Скворцова, и Лёша Малозёмов, который в миру врач. И Вася Харитонов, который сейчас уехал к народу манси собирать фольклор и записывать исчезающий язык.

— Да, замес инструментов у вас получился весьма колоритный: калмыцкая домбра, армянский дудук, русские гусли, скрипка, баян, виолончель… Ты играешь на домбре и топшууре. Чем тебе нравится эта двухструнная спутница казахов, нанайцев и калмыков — домбра?

— Именно двумя струнами и нравится. Это её огромный плюс. Больше струн — это уже для тех, у кого по музыке пятёрка была! А вообще, тут как с женщиной: она тебе либо нравится, либо нет. Хоть какая у неё фигура, хоть какая причёска — это всё гораздо глубже вообще. Ничего не поделаешь, сердцу не прикажешь! Чего тут еще объяснять? Так и с музыкой. Играть на домбре в классическом понимании этого слова я не умею: не учился и не буду, по всей видимости. Я просто аккомпанирую себе на ней.

Сегодня у меня есть три инструмента: моя первая домбра из Калмыкии — у неё хорошая карма, так как она служила детям в музыкальной школе долгие годы, пока не стала ненужной и я её не купил. Моя вторая домбра сделана мастером Савром уже под меня. Топшуур случайно приобрёл у алтайца, которому срочно нужны были деньги на самолёт, мой друг — калмык и народный исполнитель республики Дима Шараев. Этот топшуур очень нежный и здорово звучит. И вот когда он попал ко мне в руки, они задрожали. Как в басне — от радости в зобу дыханье спёрло. А когда я приехал с ним на репетицию к нашей виолончелистке Наташе, первым делом я этими дрожащими от счастья руками достал драгоценность из чехла... и уронил на пол. Топшуур раскололся, конечно же. Потом долго его чинили. Вот что значит шаманский топшуур, который по судьбе тебе не полагался. И вот что значит страстное желание обладать, которое, как говорил Будда, порождает страдание.

— В одной из ваших презентаций говорится, что «Сойма» принципиально не поёт о любви к женщине, о своих переживаниях и высоких материях. Вместо этого у вас используется так называемый чукотский подход: больше петь о природе, о том, что поистине радует. Как вообще строится ваш репертуар?

— Да на самом деле всякие песни у нас есть, если говорить о песнях собственного сочинения. Просто негоже мужчине ныть, понимаешь? Давеча мы, кстати, записали вполне себе лиричную песню «Придёт вода», и там я дал себе волю и всякие образы словесные в текст ввернул. И мама нашего баяниста Васи написала, мол, ребята, очень хорошая и своевременная песня. У нас как раз в колодце воды в этом году мало. А в соседней деревне и того меньше: так она тонко постебала нашу лирику, мне очень такой её стёб по душе пришёлся, надо сказать. Потому что истерики, горя и невосполнимых потерь в мире и так по горло. А ты попробуй во всём этом свет рассмотри, это уже тяжелее... Вот я его в природе вижу. Там даже печаль светла, потому что эта печаль — в твоей голове только, а на самом деле в природе всё идёт так, как надо. Хочешь — пей, хочешь — протестуй на площади, хочешь — голосуй, но весна всё равно настанет, и придёт вода. Короче, как пел БГ: «Если поймёшь, что сансара — это нирвана, то всяка печаль пройдёт». Так и есть.

Кроме тем собственного сочинения, мы зачастую поем песни наших тюрок и монголоидов — там всё тоже про природу, про её мощь, про её духовную силу. Ну и про войну, про мужскую печаль по дому — без этого никуда... Эта культура мне очень нравится. Это душевно моё. И тут снова уместен пример с женщиной. Либо тебя тянет к ней, либо — нет. Есть у нас и пара русских народных песен. Правда, мы редко их поём. Нас всё-таки больше воспринимают как группу лесную, что ли, связанную с бубнами, варганами, горловым пением... А вообще всё, что не горловое, просто красивый голос в нашей группе делает Пётр Шеронов. Я часто рассказываю на концертах, как весело посмеялась судьба над ним: раньше он был регентом в церкви, а теперь поёт у нас. В общем, это была хорошая шутка — мне нравится. И Богу, кем бы мы его ни считали и ни называли, мне кажется, тоже нравится. Бог, наверное, вообще любит разных фриков и нонконформистов, тех, кто не следует моде, не становится частью истеблишмента, потому что потом Ему будет с кем разговаривать, понимаешь?

— В беседе с тобой складывается впечатление, что ты абсолютно счастливый человек.

— Это просто впечатление, 100%. На самом деле у меня всё сложно с этим... Но вообще, мне кажется, что счастье — это очень важно. Твоё внутреннее счастье. Нас ведь с детства постоянно учат: считать, писать, прыгать через скакалку, делать лопату на уроках труда. А быть счастливым — не учат. Моё поколение, по крайней мере, не учили. И ты всё время себя воспринимал как часть общего механизма в некой системе. А на самом деле очень важно твоё состояние. Когда ты счастлив сам — и люди вокруг, и даже животные рядом с тобой, наверное, тоже становятся немного счастливее. Вот это по-настоящему важно. А всё остальное — это так, производные и побочные эффекты. Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь так, но если смогу — значит, всё это было не зря, скорее всего.