Светлана ЛУРЬЕ в российской науке — имя известное. Кандидат исторических наук, доктор культурологии, ведущий научный сотрудник Социологического института РАН. Она — автор учебника для вузов «Историческая этнология», основатель теории операциональной геополитики малых стран, исследователь межнациональных отношений в России...

Сейчас Светлана Владимировна живёт в Старой Руссе. Работает над новой книгой. О ней и о том, что думает о происходящих в мире геополитических процессах, учёный рассказала «НВ».

— Светлана Владимировна, свою теорию операциональной геополитики малых стран вы разрабатывали в 1990-х годах на примере Армении, точнее — Карабахского конфликта. Она нашла подтверждение применительно к другим странам?

— В начале 90-х я стала работать над диссертацией о Российской и Британской империях на Среднем Востоке. Передо мной раскрывалась история русско-английско-немецкого соперничества, когда с появлением железных дорог стали формироваться конкурирующие дорожные проекты. Держава, предполагая проложить свои пути через ту или иную территорию, заблаговременно её для себя готовила, причем в разных сферах. Но всё это было разрозненно: если не знать, что за этим стоял проект прокладки стратегических магистралей и связанная с ним организация пространства, то происходящее на той или иной территории было бы не связать.

И проект этот не обязательно осуществлялся логически последовательно, он конструировался из разрозненных элементов. И тут ключевое слово «конструировался», то есть геополитические действия становились всё более технологическими.

И вот эта технологичность со временем развивалась. Что подтвердили и мои наблюдения за развитием Карабахского конфликта (завершился 5 мая 1994 года подписанием Бишкекского протокола о перемирии и прекращении огня между Арменией и Азербайджаном. — Прим. авт.), когда проявляли себя определенные технологические черты в его «регулировании». Это было заметно в его освещении СМИ. Бывали случаи как бы фальстарта, события как бы заново повторялись, если с первого раза не был достигнут нужный эффект для региональной или всесоюзной аудитории.

Экспериментировали и с терминами — тем, каким словом то или иное явление обозначалось. Ведь есть разница, как называть повстанцев: террористами, боевиками или партизанами? Это создает смысловой контекст явления, который является частью геополитического проекта.

В геополитике 1990-х годов были технологические элементы, которых становилось всё больше, но тогда это были только элементы. Но и они порождали страх: когда сталкиваешься с чем-то, лежащим вне поля естественных, произвольных людских чувств и действий, — мороз по коже пробегает.

— То есть цветные революции, которые в последнее десятилетие словно из ниоткуда возникают то в одной стране, то в другой, по-вашему мнению, действительно кем-то запрограммированы?

— Да. Технологии геополитического действия постепенно складывались в целостные сценарии. Так появились варианты цветных революций. И за примером не нужно далеко ходить — так называемая «Американская весна», которую мы наблюдаем в настоящее время.

Позволю себе в теории рассмотреть три системы: Х, Y и Z. Государство, на которое оказывают геополитическое воздействие и где происходят сначала, казалось бы, хаотичные сдвиги, а потом иногда и цветные революции, назовем Х. Та система, которая эти сдвиги производит, то есть строит и воплощает геополитический проект, будет Y. А вот страна, именем которой эта сила действует, — Z: она, возможно, крайне агрессивна, и Y является её орудием. Но эти две системы нельзя отождествлять, между ними огромная разница. Z — субъект внешнеполитического действия, и с ней можно выстраивать отношения: хорошие, плохие, но человеческие. Y — это технология, набор алгоритмов, и с ней никакие отношения установлены быть не могут.

Что мы сегодня видим в Америке? Система Y может быть направлена на свою носительницу — систему Z, сами Соединенные Штаты, которые тут оказываются уже как бы системой Х.

Америка Дональда Трампа — это система Z. Она не обязана нам нравиться. Трампа называют хищником, можно допустить, что он может сотворить на мировой арене что-то очень нехорошее. Но он — человек. И как человека мы можем его понимать, проявлять к нему какие-либо эмоции и вызывать человеческие эмоции у него. Но когда мы в обыденной речи говорим о Штатах, часто имеем в виду нечто другое. Это другое американисты называют «вашингтонским болотом», «глобальным начальством» — то есть это система Y. Получается, что мы в обыденном дискурсе переплетаем США как субъекта внешнеполитического действия и некую технологию. Сейчас трамписты и антитрамписты — это не две внутренние альтернативы одной страны, а система и антисистема.

— Означает ли это, что мир прощается с мифом о «золотом миллиарде» избранных, которые будут процветать в будущем?

— Совершенно верно. Сегодня удар системой Y нанесен в самое сердце западной цивилизации. «Американская весна» порождает много знаков и символов. Скажем, антиэстетизм происходящего. Возникает ощущение, что те, кто задумал этот проект изничтожения цивилизации, дождались того, чтобы убитый афроамериканец был как можно более отталкивающим внешне. Погромы, мародерство, беснование, сцены ползанья на коленях, целования ботинок... Это отвратительное, мерзкое, изощренное унижение.

— А какова цель проектировщиков этого разрушительного процесса?

— Чтобы те, кто попадет в поле их зрения позже, понимали, что если не пощадили цитадель — США, то уж других точно не пощадят! Но при этом я бы не утверждала, что речь идет о заговоре как таковом. Это тенденция. Тенденция, которая связана с идеологемой трансгуманизма, то есть человека как проекта.

— Вы к теме человека как проекта регулярно возвращаетесь в своих публикациях, рассуждаете о новой цивилизации. Какой она будет, на ваш взгляд?

— Сейчас на нас обрушивается шквал информации, разоблачающей тех самых проектировщиков нового мирового формата. Можно допустить, что в этом потоке много мифотворчества. Но его никто не пытается аргументированно опровергнуть. С правдой или с мифами — мы с этим живем, что само по себе не случайно. Философия нашего времени — это постмодернизм, философия дискурса. Философия, которая не подразумевает онтологического основания мира и в которой мир строится через наше мнение о нем. И поскольку сейчас нет критерия истины, а есть лишь всё сплошные мнения, то миры, выстраиваемые разными людьми, могут быть разными. Так, например, в этой постмодернистской системе мышления полов может быть не два, а шестнадцать или… И вот эта зыбкость, к сожалению, поощряется.

Нам предстоит жить в мире, где вся имеющаяся информация будет доступна каждому и никто не будет её опровергать, поскольку цель — лишить нас прочного основания под ногами.

— В книге, над которой работаете сейчас, вы тоже затрагиваете тему проектного существования человека, иллюзорности происходящего?

— В книге хочу переформулировать теорию культуры на основе православной антропологии. Почти вся наша наука строится на парадигмах философии Нового времени, прогрессистских началах. Именно они заложены аксиомами в научные построения. Чем ближе к нашему времени, тем более, не только в науках гуманитарного цикла, но и в естественных, проявляется философия постмодернизма с его всеобщей относительностью, виртуальностью и, по сути, да, иллюзорностью. Теперь спорят уже не о том, есть ли Бог. Теперь под сомнение поставлено, есть ли стул, на котором, как думаю, я сижу. И потому мне представляется очень важным построить доступный мне участок науки на основании православной антропологии, учении о человеке, которое мы встречаем в богословских и аскетических трудах отцов Церкви.

Как академический ученый хочу защитить от постмодернизма одну, доступную мне часть науки. Пусть у меня и не будет много читателей.